- Автор темы
- #1
1. Основная информация:
Ф.И.О: Darkside Amnesiev
Пол: Мужской
Возраст: 25 лет.
Дата рождения:22.03.2000г.
2. Внешние признаки:
Национальность: Американец.
Цвет волос:Белый
Цвет глаз: Голубой.
Телосложение: Атлетичное.
Татуировки: Присутствуют.
3. Родители
Род Амнезиевых — древняя балканская фамилия, покрытая пылью времени и запахом крови. Их корни уходили в славянское племя, которое в IX веке сопротивлялось крещению и враждебно относилось ко всякой централизованной власти. Веками Амнезиевы были шаманами, разведчиками, партизанами, шифровальщиками, знахарями и убийцами — в зависимости от того, в каком веке их заставала история. В древности их род хранил знания, передающиеся устно: как растворяться в лесу, как оставаться живым на границе войны, как запоминать маршрут по звуку дождя и шагам преследователя.
Отец — Дамьян Amnesiev
Родился в 1961 году в городе Брашов, в сердце Трансильвании. Его детство прошло в окружении каменных крепостей, закрученных улиц, таинственных историй о Секуритате и сталинской паранойи. Его отец (дед Дарксайда), Василе Амнезиев, был полковником военной разведки Варшавского договора. Он говорил мало, курил трубку, даже когда дома, и держал сына в жёсткой руке.
Мать Дамьяна (бабушка Дарксайда) была архивистом Министерства обороны. Хрупкая женщина с острым умом, она хранила секреты не хуже сейфов, и однажды, когда Дамьян был ещё подростком, сказала ему:
"Самое опасное оружие — это не автомат. Это прошлое, о котором ты молчишь."
В школе Дамьян не выделялся — он просто был. Ни первый, ни последний. Но уже тогда у него развивалась уникальная память. Он мог по памяти воспроизвести чертёж школьного кабинета или порядок книг на полке директора. Он не задавал лишних вопросов, и в 17 лет его завербовали в молодёжный разведывательный кружок — формально «исторический клуб». На деле — сеть вербовки для будущих офицеров контрразведки.
К 20 годам он прошёл подготовку в элитном подразделении, о котором не знали даже в армии. Учил язык на слух, стрелял с обеих рук, знал двадцать способов обезоружить человека при выключенном свете. Его называли "Холод". Он не кричал. Он не злился. Он просто действовал.
С 1980 по 1991 год он участвовал в операциях в Югославии, ГДР, Албании, Венгрии, Чехословакии. Его лицо не фиксировалось на камерах, имя не упоминалось в докладных. Он существовал между строк. И когда Варшава, Москва и Бухарест начали рушиться под напором истории, он бежал — не от страха, а от бессмысленности происходящего.
С собой он увёз не просто документы. Он вывёз схемы, имена, улики, контрактистов, списки двойных агентов. Этого хватило, чтобы продать свою тень в обмен на свободу. США предложили сделку: политическое убежище, новое имя, работа консультантом в одной из закрытых военных компаний. Позже — аналитик в ЦРУ. Но адаптация к мирной жизни была иллюзией.
Он не ел, если не проверял кухню. Он не спал без ножа под подушкой. Он никогда не позволял никому стоять у себя за спиной. Он был одержим контролем. Дом напоминал бункер. Каждый шаг сына был рассчитан. "Ты должен выжить — даже если я умру первым", — говорил он мальчику в 5 лет. Он учил убивать не ради насилия, а ради выживания. И ни разу не сказал слово "люблю".
Мать — Илэна Amnesiev (Моралес)
Илэна родилась в Тихуане в 1967 году. Её мать была украинкой из Львова, эмигрировавшей в 1946 году после Второй мировой. Её отец — мексиканский инженер, работавший на границе. Илэна выросла между двух культур — говорила на испанском, украинском и английском, читала латиноамериканскую поэзию и слушала народные сказки о духах степей и покойниках из Сьерра-Мадре.
В 18 лет Илэна пошла работать санитаром на скорую. Её первой сменой была ночная пятница, когда на вызовах шли ножевые, аварии, передозировки. Она не заплакала. Не закричала. Она просто запомнила — запах крови, звук рвоты, взгляд матери, теряющей ребёнка. Это стало её закалкой. Через год она поступила в университет Чикаго на врача-травматолога.
В 1990 году, во время гуманитарной миссии Красного Креста на Балканах, она встретила Дамьяна. Он был её охраной. Молчаливый, точный, будто вырезанный из бетона. Она увидела в нём боль. Он увидел в ней силу без оружия.
Они сблизились медленно — но верно. Её мягкость не была слабостью. Её сострадание — не наивностью. Она принимала всё в нём: молчание, тревоги, холод. Он влюбился в её руки — как они сшивали кожу, как нежно прикасались к запястью, неся жизнь. Она — в его глаза, в которых не было надежды, но было обещание: "Я тебя не брошу".
Когда они перебрались в США, Илэна работала в экстренной медицине, а позже — в судебной экспертизе. Она видела смерть каждый день, но умела сохранять душевное равновесие. Она верила, что каждый человек — это история. Даже если эта история кончается на столе в морге.
Их союз
Их дом был непохож на обычные американские семьи. Там не звучала музыка, не смотрели ТВ, не смеялись громко. Зато были книги, медицинские стенды, карты боевых операций и тренировочные ножи. В подвале был тир. На чердаке — радиоперехватчик. Двери запирались на три замка, окна зашторивались плотно, и даже собака знала команды на румынском, испанском и английском.
Но любовь в этом доме была. Только выражалась она иначе. Илэна готовила еду и клала в рюкзак ребёнка бинты и стерильные иглы. Дамьян учил сына не бояться темноты и холодной воды. Он учил его, как ломаются кости, а Илэна — как их сращивать. Он учил убивать, она — спасать. И каждый надеялся, что их сын выберет лучшее из двух.
4. Детство
Darkside Amnesiev родился в ясный, но прохладный Мартовский день — 22 марта 2000 года, в Сиэтле, штат Вашингтон. Мир встречал его светом, а он — этим миром с пустыми, почти прозрачными глазами, не похожими на глаза других младенцев. С первых минут стало ясно: он не будет таким, как все.
Альбинизм — редкое наследственное заболевание, обнаружилось почти сразу. Врачи смотрели с интересом: кожа была почти прозрачной, словно свет исходил изнутри. Волосы — белые, как у старика, но мягкие и шёлковистые. Его зрачки реагировали на свет иначе. Отец не произнёс ни слова, но когда медсестра осторожно заметила: “Очень необычный ребёнок...”, он ответил сухо:
“Это не ребёнок. Это проект.”
Первое пространство
Дом, в котором он рос, больше напоминал полевой штаб, чем семейное гнездо. В нём было всё: железные ставни, сигнализация, система безопасности, две линии связи и скрытый подвал, в котором, как позже выяснилось, хранились не только сухпайки и аптечки, но и противогазы, пистолеты, манекены для тренировок и топографические карты.
Уже в 2 года Дарксайд понимал команды на трёх языках: английском, испанском и румынском. Его имя — "Darkside" — официально значилось как второе, но в семье оно звучало чаще, чем настоящее. Это была и кличка, и кодовое имя, и предсказание. Илэна иногда тихо звала его "mi lobito" — "мой волчонок".
С обычными игрушками он не играл. Вместо этого мать давала ему анатомические модели, учебные кости, наборы бинтов и карточки с лекарственными растениями. Отец — жетоны, копии армейских карт, макеты ножей, сломанные замки, которые нужно было вскрыть без шума. Его первая "игра" была в том, чтобы выбраться из закрытого чулана за 3 минуты. Слёзы не засчитывались. Только время.
В четыре года он впервые попал в подвал на “экзамен”. Отец провёл его через простую полосу препятствий: лазание, уклонение, сбор и разбор пластикового ножа. Ошибок было две. Он получил выговор, а после мать зашила ему разрез на пальце. Без укола. Без обезболивающего. Он не кричал.
С тех пор каждое утро начиналось одинаково. В 05:30 — подъём. Холодный душ. Упражнения. Завтрак. Повторение кодекса выживания. Он знал: если ошибётся — отец просто отойдёт. Ошибки не наказывались криками. Ошибки наказывались молчанием. И это было страшнее.
Контраст матери
Илэна оставалась его светом. Даже в этой системе она умела оставлять тепло. Перед сном она садилась рядом с его кроватью и читала вслух — не сказки, а рассказы о лекарственных травах, строении скелета, анатомии сердца. Она показывала, как дышать, чтобы успокоиться. Как надавить на точку под ключицей, чтобы снять спазм.
В её прикосновениях было что-то особенное: они не были ни жалостливыми, ни слабым. Они были точными, как хирургический шов. Однажды он поранился о металлический край люка — и мать, вместо того чтобы вести его в больницу, уложила на кухонный стол, продезинфицировала кожу и наложила швы. Он смотрел на свою кровь — не со страхом, а с интересом. Словно это была загадка, которую надо решить.
"Видишь?" — сказала она. — "Твоя кровь такая же, как у всех. Но то, что ты с ней сделаешь — вот что делает тебя другим."
Одиночество как образ жизни
На улицу он почти не выходил. Соседи знали, что в том доме "что-то не так", но не могли объяснить. Он был "странным" ребёнком. Он не играл в мяч, не катался на велосипеде, не знал, что такое день рождения в пиццерии. Его день рождения проходил в форме проверки навыков: физической, логической, медицинской. В 6 лет он уже читал карты с уровня спецназа и знал, как разбирать аптечку на время.
Однажды, в 7 лет, он услышал, как соседский мальчик зовёт его гулять. Он не ответил. Он просто стоял у окна и смотрел, как тот бросает камни в ручей. Илэна подошла и обняла его за плечи:
"Ты хочешь туда?"
Он не ответил.
"Ты уже не можешь быть там. Ты — здесь."
Он понял. И перестал смотреть в окно.
5. Подростковая жизнь
Когда Дарксайду исполнилось 12, его тело начало меняться — как и его восприятие мира. Под кожей, казавшейся всегда слишком бледной из-за альбинизма, начали проступать жилы. Он быстро тянулся вверх, а крепкая, но сухая мускулатура выдавала раннюю зрелость. Взросление не сопровождалось кризисами. У него не было роскоши страдать от «подростковых бунтов» — он слишком хорошо знал, что жизнь не терпит слабости.
В этот период отец ужесточил тренировки. В расписании появилось новое слово: "спарринг". Один раз в неделю Дарксайд должен был выходить против своего отца в контактном бою. Это не были игры. Отец бил по-настоящему. Не из жестокости — из необходимости. Он говорил:
"Если я не сломаю тебя сейчас — улица сломает потом. А улица не делает поблажек из-за возраста."
В 13 лет он впервые выбил себе зуб во время спарринга. Кровь пошла по губе, на пол капало, он хрипло выдохнул и… улыбнулся. Его губы дрожали от боли, но взгляд был гордым. Это был его личный ритуал перехода. Отец впервые за много лет кивнул с уважением. Он не похвалил — но этого взгляда хватило на годы.
Первые шрамы
Шрамы начали появляться в 14. Не от отца — от мира. Однажды, возвращаясь из школы, он заметил, как трое старших подростков зажали младшего парня возле подстанции. Он мог пройти мимо — как учили. Но что-то в нём зажглось. Он подошёл. Они рассмеялись: беловолосый, странный, «похож на призрака». Думали, что перед ними — лёгкая мишень. Ошиблись.
Один удар — и первый упал. Второй оказался сильнее. Удар ножом — порез вдоль щеки. Третий схватил арматуру — и ударил по голове. Мир погас на доли секунды. Но Дарксайд не отступил. Не сдался. Он перешёл на инстинкты — и победил.
На лице осталась параллельная полоска шрама через щеку, ещё один — над бровью. Позже, в больнице, врач спросил мать, почему ребёнок так спокойно держится.
"Потому что он знает: боль — это не враг. Это ориентир."
Шрамы не стали поводом для комплексов. Они стали его бронёй. Каждая отметина была знаком: «я выжил, а ты — нет». Вскоре в школе его начали бояться. Но и уважать. Он стал тихим лидером. Без слов. Без кулаков. Просто присутствием.
Формирование морального кодекса
К 15 годам Дарксайд начал осознавать, что он не просто инструмент, выращенный под присмотром холодного отца и сострадательной матери. Он — нечто третье. И ему нужно выбрать, кем быть: тем, кто защищает, или тем, кто нападает. Мир казался двуликим, как и его собственная семья.
Мать учила эмпатии. Она показывала судебные фото, рассказывала о людях, погибших от насилия, которые могли быть спасены. Она говорила:
"Ты не сможешь всех спасти. Но если хотя бы один человек будет жить — значит, ты сделал правильно."
Отец отвечал по-другому:
"Ты не бог. Но ты можешь быть оружием. Главное — знать, в чьих руках ты окажешься."
Дарксайд долго не мог понять, кто он. Он начал писать дневник — скрытый, за фальшпанелью в подвале. Там он фиксировал мысли: о смерти, боли, доверии. Впервые в жизни он сомневался.
Однажды он спросил отца:
"А ты когда-нибудь жалел?"
Тот промолчал. Затем ответил:
"Только об одном. Что раньше не стал холоднее."
Это стало поворотным моментом. Дарксайд понял: он не хочет быть холодным. Но он и не хочет быть слабым.
Первые боевые искусства
Тренировки перешли на новый уровень. Он начал изучать джиу-джитсу, айкидо, ножевой бой и бокс. Ему нравилось понимать механику боли, но ещё больше — механику защиты. Он научился обезоруживать, обездвиживать, нейтрализовывать. Уже в 16 лет он участвовал в закрытых спаррингах, иногда против взрослых.
Его тело стало быстрым, точным. Движения — как у хищника. Не яростные, а расчётливые. Как сказал один из тренеров:
"Этот парень не бьёт — он завершает.
6. Взрослая жизнь
К 18 годам Дарксайд стал взрослым не по документам — по действиям. Он не устраивал выпускной, не отмечал достижения — он просто шел дальше. После окончания школы он не раздумывал, куда поступать. Слишком многое уже было решено за него — точнее, в нём. Он знал: его путь лежит в силовых структурах. Не ради славы. Не ради власти. А потому что иначе он бы растворился в гражданской жизни, как призрак в дневном свете.
Начало службы
Он поступил в подготовительную академию внутренней безопасности. Его приняли сразу — без лишних формальностей. Уже на первом этапе стало ясно: перед ними не обычный новобранец. Он знал больше, делал быстрее, думал точнее. Он не вступал в споры. Не проявлял эмоций
В спаррингах Дарксайд был машиной. Без ненависти. Без злости. Он просто изучал движения — свои и чужие. А потом выключал угрозу. Инструкторы спорили: кто-то считал его одарённым, кто-то — тревожным. Один из старших кураторов сказал:
"Этот парень не бьёт, он читает тебя. А потом закрывает книгу."
Через два года он поступил в специальное оперативное подразделение, где требовались не просто навыки, а абсолютное отсутствие страха. Его альбинизм, белоснежные волосы и шрамы стали своеобразным знаком: когда он входил в комнату, даже офицеры старше на 10 лет на мгновение замолкали. Он был неуловим в действиях и, казалось, вне времени.
Первые операции
Первые реальные боевые задания пришли быстро. Работа на территории Восточной Европы — разведка, охрана активов, нейтрализация. Он действовал точно, вымерено, без ошибок. Он умел входить в зону, где каждый шаг — смерть, и выходить оттуда даже не запыхавшись. Не герой. Не демон. Просто — точный инструмент.
Но однажды, в деревне под Косово, всё пошло не по плану. Цель — бывший наёмник, перешедший к мафии. Всё выглядело стандартно, пока Дарксайд не обнаружил в подвале ребёнка — девочку лет восьми, привязанную к трубе. У неё были глаза, как у его матери. Она дрожала, но не плакала.
Операция была завершена, отчёт — закрыт, цель — ликвидирована. Но Дарксайд не мог забыть, как она смотрела. Не с мольбой. С ожиданием. Она не боялась его. Она узнала в нём нечто знакомое — человека, который умеет не кричать.
Эта встреча стала трещиной. Маленькой. Но настоящей.
Становление в команде
Его уважали. Коллеги называли его «Призрак» — за умение исчезать и появляться без шума. Он не пил, не играл в карты, не рассказывал анекдоты. Но если нужно было идти туда, куда никто не хотел — он шел первым.
Позже его перевели в структуру, занимающуюся контртеррористическими операциями на территории США. Там его аналитические способности стали ключом. Он мог построить профиль человека по тону голоса, по жесту, по тому, как тот держит ключи. Он работал с серийными преступниками, с нарко-сетями, с внутренними угрозами.
В одном из заданий в Бостоне он попал под обстрел. Пуля — через стекло, осколки — в лицо. Один из них порвал роговицу правого глаза. С тех пор — полностью белый глаз, слепой, но не мёртвый. Это добавило его взгляду призрачной силы.
Позже и левый глаз начал мутнеть. Повреждение нерва. Врачи предложили операцию, но он отказался. Он сказал:
"Мутная реальность — лучше иллюзии."
С тех пор его взгляд стал тяжёлым. Люди отворачивались, когда он смотрел слишком долго.
Точка надлома
На одной из операций, спустя девять лет службы, он потерял троих товарищей. Командование ошиблось с разведданными. Их оставили без прикрытия, без поддержки. Они держались до последнего — но Дарксайд был единственным, кто выжил. Он вытащил себя сам — с огнестрелом в боку, с потерей крови, без связи. Полз пять часов. Выжил — как его учили.
После этого он ушёл в тень. Не сразу. Просто стал молчаливее. Глубже. Ни обвинений. Ни просьб. Только тишина. Офицеры говорили: «Он стал… другим». Но он просто стал собой — без формы, без иллюзий. Вскоре он сам подал рапорт. Вышел. Без аплодисментов. Без проводов.
"Я не служу — я теперь просто действую."
Он уехал вглубь штата, ближе к северу. Там, где не спрашивают "кто ты", а просто говорят: "Добро пожаловать. Ты можешь помочь?
7. Наши дни
После ухода из силовых структур Дарксайд нашёл для себя новое призвание — помощь тем, кто оказался на грани. Он поступил на курсы парамедика и начал работать в городской клинике скорой помощи. Это стало для него одновременно спасением и испытанием.
Новая жизнь, новые вызовы
Работа в скорой была совсем другой по своей природе. Здесь не было миссий, разведок и оперативных задач. Было человеческое страдание, боль и надежда. Здесь нужно было не только лечить раны, но и слышать сердца, не только останавливать кровь — но и успокаивать души.
Его опыт службы стал ключевым преимуществом. Он мог быстро принимать решения в стрессовых ситуациях, грамотно оказывать первую помощь, оставаться хладнокровным, когда вокруг паника. Пациенты и коллеги сначала настороженно смотрели на его шрамы и белые волосы — но вскоре понимали: перед ними человек, который действительно знает, как помочь.
Врачи и бойцы
В клинике Дарксайд нашёл новую семью — коллег, которые стали для него опорой и поддержкой. Он начал проводить тренировки по оказанию первой помощи для сотрудников клиники, обучал волонтёров и даже ветеранов боевых действий.
Он часто думал о своих потерянных товарищах и тех, кому когда-то не смог помочь. Это стало для него внутренним топливом, чтобы не останавливаться, чтобы продолжать идти вперёд.
Встречи и перемены
Среди пациентов он встречал самых разных людей — от случайных прохожих до ветеранов войны, людей, которые пережили катастрофы, насилие, болезни. Каждый такой случай заставлял его вспоминать собственную историю, боль и силу.
Он научился слушать не только слова, но и молчание, смотреть не только в глаза, но и в глубину души. В этом он нашёл новый смысл — не просто спасать жизнь, а возвращать людям веру.
Личный путь и принятие
Со временем Дарксайд понял, что его шрамы и внешность — это не препятствия, а символы жизненного пути. Его альбинизм с красивыми белыми волосами, повреждённые глаза — это нечто, что делает его уникальным. Он перестал прятаться, стал открываться миру.
Он начал вести блог, где рассказывал о работе скорой помощи, о людях, о боли и надежде. Его слова находили отклик у многих — кто-то находил там поддержку, кто-то — мотивацию не сдаваться.
Сегодня, в возрасте 25 лет, Дарксайд Amnesiev живёт спокойной, но наполненной смыслом жизнью. Он не герой боевиков — он герой реальной жизни, который ежедневно борется за чужие жизни и за свою собственную человечность.
8. Итоги биографии:
1. Darkside Amnesiev-может носить маску из-за шрамов на лице в гос. структуре (исключение: Government) (обязательна пометка в мед. карте и одобрение лидера)
2. Darkside Amnesiev-имеет право находиться в любых гос. структурах со своим цветом волос и кожи, так как это не влияет на его физическое и психическое здоровье. (Предварительно прописанный диагноз в мед. карте - Альбинизм.)
Ф.И.О: Darkside Amnesiev
Пол: Мужской
Возраст: 25 лет.
Дата рождения:22.03.2000г.
2. Внешние признаки:
Национальность: Американец.
Цвет волос:Белый
Цвет глаз: Голубой.
Телосложение: Атлетичное.
Татуировки: Присутствуют.
3. Родители
Род Амнезиевых — древняя балканская фамилия, покрытая пылью времени и запахом крови. Их корни уходили в славянское племя, которое в IX веке сопротивлялось крещению и враждебно относилось ко всякой централизованной власти. Веками Амнезиевы были шаманами, разведчиками, партизанами, шифровальщиками, знахарями и убийцами — в зависимости от того, в каком веке их заставала история. В древности их род хранил знания, передающиеся устно: как растворяться в лесу, как оставаться живым на границе войны, как запоминать маршрут по звуку дождя и шагам преследователя.
Отец — Дамьян Amnesiev
Родился в 1961 году в городе Брашов, в сердце Трансильвании. Его детство прошло в окружении каменных крепостей, закрученных улиц, таинственных историй о Секуритате и сталинской паранойи. Его отец (дед Дарксайда), Василе Амнезиев, был полковником военной разведки Варшавского договора. Он говорил мало, курил трубку, даже когда дома, и держал сына в жёсткой руке.
Мать Дамьяна (бабушка Дарксайда) была архивистом Министерства обороны. Хрупкая женщина с острым умом, она хранила секреты не хуже сейфов, и однажды, когда Дамьян был ещё подростком, сказала ему:
"Самое опасное оружие — это не автомат. Это прошлое, о котором ты молчишь."
В школе Дамьян не выделялся — он просто был. Ни первый, ни последний. Но уже тогда у него развивалась уникальная память. Он мог по памяти воспроизвести чертёж школьного кабинета или порядок книг на полке директора. Он не задавал лишних вопросов, и в 17 лет его завербовали в молодёжный разведывательный кружок — формально «исторический клуб». На деле — сеть вербовки для будущих офицеров контрразведки.
К 20 годам он прошёл подготовку в элитном подразделении, о котором не знали даже в армии. Учил язык на слух, стрелял с обеих рук, знал двадцать способов обезоружить человека при выключенном свете. Его называли "Холод". Он не кричал. Он не злился. Он просто действовал.
С 1980 по 1991 год он участвовал в операциях в Югославии, ГДР, Албании, Венгрии, Чехословакии. Его лицо не фиксировалось на камерах, имя не упоминалось в докладных. Он существовал между строк. И когда Варшава, Москва и Бухарест начали рушиться под напором истории, он бежал — не от страха, а от бессмысленности происходящего.
С собой он увёз не просто документы. Он вывёз схемы, имена, улики, контрактистов, списки двойных агентов. Этого хватило, чтобы продать свою тень в обмен на свободу. США предложили сделку: политическое убежище, новое имя, работа консультантом в одной из закрытых военных компаний. Позже — аналитик в ЦРУ. Но адаптация к мирной жизни была иллюзией.
Он не ел, если не проверял кухню. Он не спал без ножа под подушкой. Он никогда не позволял никому стоять у себя за спиной. Он был одержим контролем. Дом напоминал бункер. Каждый шаг сына был рассчитан. "Ты должен выжить — даже если я умру первым", — говорил он мальчику в 5 лет. Он учил убивать не ради насилия, а ради выживания. И ни разу не сказал слово "люблю".
Мать — Илэна Amnesiev (Моралес)
Илэна родилась в Тихуане в 1967 году. Её мать была украинкой из Львова, эмигрировавшей в 1946 году после Второй мировой. Её отец — мексиканский инженер, работавший на границе. Илэна выросла между двух культур — говорила на испанском, украинском и английском, читала латиноамериканскую поэзию и слушала народные сказки о духах степей и покойниках из Сьерра-Мадре.
В 18 лет Илэна пошла работать санитаром на скорую. Её первой сменой была ночная пятница, когда на вызовах шли ножевые, аварии, передозировки. Она не заплакала. Не закричала. Она просто запомнила — запах крови, звук рвоты, взгляд матери, теряющей ребёнка. Это стало её закалкой. Через год она поступила в университет Чикаго на врача-травматолога.
В 1990 году, во время гуманитарной миссии Красного Креста на Балканах, она встретила Дамьяна. Он был её охраной. Молчаливый, точный, будто вырезанный из бетона. Она увидела в нём боль. Он увидел в ней силу без оружия.
Они сблизились медленно — но верно. Её мягкость не была слабостью. Её сострадание — не наивностью. Она принимала всё в нём: молчание, тревоги, холод. Он влюбился в её руки — как они сшивали кожу, как нежно прикасались к запястью, неся жизнь. Она — в его глаза, в которых не было надежды, но было обещание: "Я тебя не брошу".
Когда они перебрались в США, Илэна работала в экстренной медицине, а позже — в судебной экспертизе. Она видела смерть каждый день, но умела сохранять душевное равновесие. Она верила, что каждый человек — это история. Даже если эта история кончается на столе в морге.
Их союз
Их дом был непохож на обычные американские семьи. Там не звучала музыка, не смотрели ТВ, не смеялись громко. Зато были книги, медицинские стенды, карты боевых операций и тренировочные ножи. В подвале был тир. На чердаке — радиоперехватчик. Двери запирались на три замка, окна зашторивались плотно, и даже собака знала команды на румынском, испанском и английском.
Но любовь в этом доме была. Только выражалась она иначе. Илэна готовила еду и клала в рюкзак ребёнка бинты и стерильные иглы. Дамьян учил сына не бояться темноты и холодной воды. Он учил его, как ломаются кости, а Илэна — как их сращивать. Он учил убивать, она — спасать. И каждый надеялся, что их сын выберет лучшее из двух.
4. Детство
Darkside Amnesiev родился в ясный, но прохладный Мартовский день — 22 марта 2000 года, в Сиэтле, штат Вашингтон. Мир встречал его светом, а он — этим миром с пустыми, почти прозрачными глазами, не похожими на глаза других младенцев. С первых минут стало ясно: он не будет таким, как все.
Альбинизм — редкое наследственное заболевание, обнаружилось почти сразу. Врачи смотрели с интересом: кожа была почти прозрачной, словно свет исходил изнутри. Волосы — белые, как у старика, но мягкие и шёлковистые. Его зрачки реагировали на свет иначе. Отец не произнёс ни слова, но когда медсестра осторожно заметила: “Очень необычный ребёнок...”, он ответил сухо:
“Это не ребёнок. Это проект.”
Первое пространство
Дом, в котором он рос, больше напоминал полевой штаб, чем семейное гнездо. В нём было всё: железные ставни, сигнализация, система безопасности, две линии связи и скрытый подвал, в котором, как позже выяснилось, хранились не только сухпайки и аптечки, но и противогазы, пистолеты, манекены для тренировок и топографические карты.
Уже в 2 года Дарксайд понимал команды на трёх языках: английском, испанском и румынском. Его имя — "Darkside" — официально значилось как второе, но в семье оно звучало чаще, чем настоящее. Это была и кличка, и кодовое имя, и предсказание. Илэна иногда тихо звала его "mi lobito" — "мой волчонок".
С обычными игрушками он не играл. Вместо этого мать давала ему анатомические модели, учебные кости, наборы бинтов и карточки с лекарственными растениями. Отец — жетоны, копии армейских карт, макеты ножей, сломанные замки, которые нужно было вскрыть без шума. Его первая "игра" была в том, чтобы выбраться из закрытого чулана за 3 минуты. Слёзы не засчитывались. Только время.
В четыре года он впервые попал в подвал на “экзамен”. Отец провёл его через простую полосу препятствий: лазание, уклонение, сбор и разбор пластикового ножа. Ошибок было две. Он получил выговор, а после мать зашила ему разрез на пальце. Без укола. Без обезболивающего. Он не кричал.
С тех пор каждое утро начиналось одинаково. В 05:30 — подъём. Холодный душ. Упражнения. Завтрак. Повторение кодекса выживания. Он знал: если ошибётся — отец просто отойдёт. Ошибки не наказывались криками. Ошибки наказывались молчанием. И это было страшнее.
Контраст матери
Илэна оставалась его светом. Даже в этой системе она умела оставлять тепло. Перед сном она садилась рядом с его кроватью и читала вслух — не сказки, а рассказы о лекарственных травах, строении скелета, анатомии сердца. Она показывала, как дышать, чтобы успокоиться. Как надавить на точку под ключицей, чтобы снять спазм.
В её прикосновениях было что-то особенное: они не были ни жалостливыми, ни слабым. Они были точными, как хирургический шов. Однажды он поранился о металлический край люка — и мать, вместо того чтобы вести его в больницу, уложила на кухонный стол, продезинфицировала кожу и наложила швы. Он смотрел на свою кровь — не со страхом, а с интересом. Словно это была загадка, которую надо решить.
"Видишь?" — сказала она. — "Твоя кровь такая же, как у всех. Но то, что ты с ней сделаешь — вот что делает тебя другим."
Одиночество как образ жизни
На улицу он почти не выходил. Соседи знали, что в том доме "что-то не так", но не могли объяснить. Он был "странным" ребёнком. Он не играл в мяч, не катался на велосипеде, не знал, что такое день рождения в пиццерии. Его день рождения проходил в форме проверки навыков: физической, логической, медицинской. В 6 лет он уже читал карты с уровня спецназа и знал, как разбирать аптечку на время.
Однажды, в 7 лет, он услышал, как соседский мальчик зовёт его гулять. Он не ответил. Он просто стоял у окна и смотрел, как тот бросает камни в ручей. Илэна подошла и обняла его за плечи:
"Ты хочешь туда?"
Он не ответил.
"Ты уже не можешь быть там. Ты — здесь."
Он понял. И перестал смотреть в окно.
5. Подростковая жизнь
Когда Дарксайду исполнилось 12, его тело начало меняться — как и его восприятие мира. Под кожей, казавшейся всегда слишком бледной из-за альбинизма, начали проступать жилы. Он быстро тянулся вверх, а крепкая, но сухая мускулатура выдавала раннюю зрелость. Взросление не сопровождалось кризисами. У него не было роскоши страдать от «подростковых бунтов» — он слишком хорошо знал, что жизнь не терпит слабости.
В этот период отец ужесточил тренировки. В расписании появилось новое слово: "спарринг". Один раз в неделю Дарксайд должен был выходить против своего отца в контактном бою. Это не были игры. Отец бил по-настоящему. Не из жестокости — из необходимости. Он говорил:
"Если я не сломаю тебя сейчас — улица сломает потом. А улица не делает поблажек из-за возраста."
В 13 лет он впервые выбил себе зуб во время спарринга. Кровь пошла по губе, на пол капало, он хрипло выдохнул и… улыбнулся. Его губы дрожали от боли, но взгляд был гордым. Это был его личный ритуал перехода. Отец впервые за много лет кивнул с уважением. Он не похвалил — но этого взгляда хватило на годы.
Первые шрамы
Шрамы начали появляться в 14. Не от отца — от мира. Однажды, возвращаясь из школы, он заметил, как трое старших подростков зажали младшего парня возле подстанции. Он мог пройти мимо — как учили. Но что-то в нём зажглось. Он подошёл. Они рассмеялись: беловолосый, странный, «похож на призрака». Думали, что перед ними — лёгкая мишень. Ошиблись.
Один удар — и первый упал. Второй оказался сильнее. Удар ножом — порез вдоль щеки. Третий схватил арматуру — и ударил по голове. Мир погас на доли секунды. Но Дарксайд не отступил. Не сдался. Он перешёл на инстинкты — и победил.
На лице осталась параллельная полоска шрама через щеку, ещё один — над бровью. Позже, в больнице, врач спросил мать, почему ребёнок так спокойно держится.
"Потому что он знает: боль — это не враг. Это ориентир."
Шрамы не стали поводом для комплексов. Они стали его бронёй. Каждая отметина была знаком: «я выжил, а ты — нет». Вскоре в школе его начали бояться. Но и уважать. Он стал тихим лидером. Без слов. Без кулаков. Просто присутствием.
Формирование морального кодекса
К 15 годам Дарксайд начал осознавать, что он не просто инструмент, выращенный под присмотром холодного отца и сострадательной матери. Он — нечто третье. И ему нужно выбрать, кем быть: тем, кто защищает, или тем, кто нападает. Мир казался двуликим, как и его собственная семья.
Мать учила эмпатии. Она показывала судебные фото, рассказывала о людях, погибших от насилия, которые могли быть спасены. Она говорила:
"Ты не сможешь всех спасти. Но если хотя бы один человек будет жить — значит, ты сделал правильно."
Отец отвечал по-другому:
"Ты не бог. Но ты можешь быть оружием. Главное — знать, в чьих руках ты окажешься."
Дарксайд долго не мог понять, кто он. Он начал писать дневник — скрытый, за фальшпанелью в подвале. Там он фиксировал мысли: о смерти, боли, доверии. Впервые в жизни он сомневался.
Однажды он спросил отца:
"А ты когда-нибудь жалел?"
Тот промолчал. Затем ответил:
"Только об одном. Что раньше не стал холоднее."
Это стало поворотным моментом. Дарксайд понял: он не хочет быть холодным. Но он и не хочет быть слабым.
Первые боевые искусства
Тренировки перешли на новый уровень. Он начал изучать джиу-джитсу, айкидо, ножевой бой и бокс. Ему нравилось понимать механику боли, но ещё больше — механику защиты. Он научился обезоруживать, обездвиживать, нейтрализовывать. Уже в 16 лет он участвовал в закрытых спаррингах, иногда против взрослых.
Его тело стало быстрым, точным. Движения — как у хищника. Не яростные, а расчётливые. Как сказал один из тренеров:
"Этот парень не бьёт — он завершает.
6. Взрослая жизнь
К 18 годам Дарксайд стал взрослым не по документам — по действиям. Он не устраивал выпускной, не отмечал достижения — он просто шел дальше. После окончания школы он не раздумывал, куда поступать. Слишком многое уже было решено за него — точнее, в нём. Он знал: его путь лежит в силовых структурах. Не ради славы. Не ради власти. А потому что иначе он бы растворился в гражданской жизни, как призрак в дневном свете.
Начало службы
Он поступил в подготовительную академию внутренней безопасности. Его приняли сразу — без лишних формальностей. Уже на первом этапе стало ясно: перед ними не обычный новобранец. Он знал больше, делал быстрее, думал точнее. Он не вступал в споры. Не проявлял эмоций
В спаррингах Дарксайд был машиной. Без ненависти. Без злости. Он просто изучал движения — свои и чужие. А потом выключал угрозу. Инструкторы спорили: кто-то считал его одарённым, кто-то — тревожным. Один из старших кураторов сказал:
"Этот парень не бьёт, он читает тебя. А потом закрывает книгу."
Через два года он поступил в специальное оперативное подразделение, где требовались не просто навыки, а абсолютное отсутствие страха. Его альбинизм, белоснежные волосы и шрамы стали своеобразным знаком: когда он входил в комнату, даже офицеры старше на 10 лет на мгновение замолкали. Он был неуловим в действиях и, казалось, вне времени.
Первые операции
Первые реальные боевые задания пришли быстро. Работа на территории Восточной Европы — разведка, охрана активов, нейтрализация. Он действовал точно, вымерено, без ошибок. Он умел входить в зону, где каждый шаг — смерть, и выходить оттуда даже не запыхавшись. Не герой. Не демон. Просто — точный инструмент.
Но однажды, в деревне под Косово, всё пошло не по плану. Цель — бывший наёмник, перешедший к мафии. Всё выглядело стандартно, пока Дарксайд не обнаружил в подвале ребёнка — девочку лет восьми, привязанную к трубе. У неё были глаза, как у его матери. Она дрожала, но не плакала.
Операция была завершена, отчёт — закрыт, цель — ликвидирована. Но Дарксайд не мог забыть, как она смотрела. Не с мольбой. С ожиданием. Она не боялась его. Она узнала в нём нечто знакомое — человека, который умеет не кричать.
Эта встреча стала трещиной. Маленькой. Но настоящей.
Становление в команде
Его уважали. Коллеги называли его «Призрак» — за умение исчезать и появляться без шума. Он не пил, не играл в карты, не рассказывал анекдоты. Но если нужно было идти туда, куда никто не хотел — он шел первым.
Позже его перевели в структуру, занимающуюся контртеррористическими операциями на территории США. Там его аналитические способности стали ключом. Он мог построить профиль человека по тону голоса, по жесту, по тому, как тот держит ключи. Он работал с серийными преступниками, с нарко-сетями, с внутренними угрозами.
В одном из заданий в Бостоне он попал под обстрел. Пуля — через стекло, осколки — в лицо. Один из них порвал роговицу правого глаза. С тех пор — полностью белый глаз, слепой, но не мёртвый. Это добавило его взгляду призрачной силы.
Позже и левый глаз начал мутнеть. Повреждение нерва. Врачи предложили операцию, но он отказался. Он сказал:
"Мутная реальность — лучше иллюзии."
С тех пор его взгляд стал тяжёлым. Люди отворачивались, когда он смотрел слишком долго.
Точка надлома
На одной из операций, спустя девять лет службы, он потерял троих товарищей. Командование ошиблось с разведданными. Их оставили без прикрытия, без поддержки. Они держались до последнего — но Дарксайд был единственным, кто выжил. Он вытащил себя сам — с огнестрелом в боку, с потерей крови, без связи. Полз пять часов. Выжил — как его учили.
После этого он ушёл в тень. Не сразу. Просто стал молчаливее. Глубже. Ни обвинений. Ни просьб. Только тишина. Офицеры говорили: «Он стал… другим». Но он просто стал собой — без формы, без иллюзий. Вскоре он сам подал рапорт. Вышел. Без аплодисментов. Без проводов.
"Я не служу — я теперь просто действую."
Он уехал вглубь штата, ближе к северу. Там, где не спрашивают "кто ты", а просто говорят: "Добро пожаловать. Ты можешь помочь?
7. Наши дни
После ухода из силовых структур Дарксайд нашёл для себя новое призвание — помощь тем, кто оказался на грани. Он поступил на курсы парамедика и начал работать в городской клинике скорой помощи. Это стало для него одновременно спасением и испытанием.
Новая жизнь, новые вызовы
Работа в скорой была совсем другой по своей природе. Здесь не было миссий, разведок и оперативных задач. Было человеческое страдание, боль и надежда. Здесь нужно было не только лечить раны, но и слышать сердца, не только останавливать кровь — но и успокаивать души.
Его опыт службы стал ключевым преимуществом. Он мог быстро принимать решения в стрессовых ситуациях, грамотно оказывать первую помощь, оставаться хладнокровным, когда вокруг паника. Пациенты и коллеги сначала настороженно смотрели на его шрамы и белые волосы — но вскоре понимали: перед ними человек, который действительно знает, как помочь.
Врачи и бойцы
В клинике Дарксайд нашёл новую семью — коллег, которые стали для него опорой и поддержкой. Он начал проводить тренировки по оказанию первой помощи для сотрудников клиники, обучал волонтёров и даже ветеранов боевых действий.
Он часто думал о своих потерянных товарищах и тех, кому когда-то не смог помочь. Это стало для него внутренним топливом, чтобы не останавливаться, чтобы продолжать идти вперёд.
Встречи и перемены
Среди пациентов он встречал самых разных людей — от случайных прохожих до ветеранов войны, людей, которые пережили катастрофы, насилие, болезни. Каждый такой случай заставлял его вспоминать собственную историю, боль и силу.
Он научился слушать не только слова, но и молчание, смотреть не только в глаза, но и в глубину души. В этом он нашёл новый смысл — не просто спасать жизнь, а возвращать людям веру.
Личный путь и принятие
Со временем Дарксайд понял, что его шрамы и внешность — это не препятствия, а символы жизненного пути. Его альбинизм с красивыми белыми волосами, повреждённые глаза — это нечто, что делает его уникальным. Он перестал прятаться, стал открываться миру.
Он начал вести блог, где рассказывал о работе скорой помощи, о людях, о боли и надежде. Его слова находили отклик у многих — кто-то находил там поддержку, кто-то — мотивацию не сдаваться.
Сегодня, в возрасте 25 лет, Дарксайд Amnesiev живёт спокойной, но наполненной смыслом жизнью. Он не герой боевиков — он герой реальной жизни, который ежедневно борется за чужие жизни и за свою собственную человечность.
8. Итоги биографии:
1. Darkside Amnesiev-может носить маску из-за шрамов на лице в гос. структуре (исключение: Government) (обязательна пометка в мед. карте и одобрение лидера)
2. Darkside Amnesiev-имеет право находиться в любых гос. структурах со своим цветом волос и кожи, так как это не влияет на его физическое и психическое здоровье. (Предварительно прописанный диагноз в мед. карте - Альбинизм.)
