- Автор темы
- #1
Имя, фамилия: Crimson Faradoshi
Возраст и дата рождения: 34 года, 13 мая 1991 года
Место рождения, национальность: Осака, Япония; Японец
Личное фото: - Пол: Мужской
Описание внешнего вида:
Рост — 178
Телосложение — Худощавое
Внешность — Светлокожий
Цвет волос — Светлый
Цвет глаз — Розовато-красный
Вредные привычки — курение, употребление алкоголя и наркотиков
Болезнь — диссоциальное расстройство личности (социопатия), психоз, дефицит меланина
Детство
Имя при рождении — Kagami Faradoshi. В будущем он отверг его, как символ прошлого. Со временем имя было утеряно и заменено псевдонимом Crimson — единственным, с кем он себя больше ассоциирует.
Kagami Faradoshi родился 13 мая 1991 года в Осаке, Япония. Он стал единственным ребёнком в обеспеченной и, на первый взгляд, благополучной семье. Его отец, биржевой брокер, работал на токийской фондовой бирже, зарабатывая достаточно, чтобы позволить себе уютный дом в пригороде, хорошее образование для сына и жизнь без нужды. Мать была домохозяйкой — нежной и заботливой женщиной, посвятившей себя семье.
Crimson родился с альбинизмом — редким генетическим заболеванием, лишившим его кожи и волос пигмента. Его волосы были почти белыми, кожа — фарфорово-бледной, а глаза имели слегка розоватый оттенок, особенно заметный при ярком свете. Несмотря на внешний контраст с другими детьми, первые годы его жизни были наполнены теплом. Родители оберегали его, окружали заботой и старались скрывать от него любые проявления враждебности извне.
С 3 до 9 лет жизнь Crimson была «словно в фильме без плохого конца». Он увлекался книгами, собирал простые схемы, зачитывался детскими энциклопедиями, и у него был постоянный доступ к лучшей технике того времени. Отец верил в его интеллект, мать — в его доброту.
Но всё это рухнуло, когда ему исполнилось 10 лет.
В один момент жизнь изменилась. Отец, ранее успешный брокер, начал нервничать, подолгу сидел за компьютером, ругался по телефону и часто не ночевал дома. Выяснилось: он влез в крупные долги, проиграв крупную сумму и попав в зависимость от криминальных "инвесторов". Семья ничего не знала до последнего — пока он не утонул при загадочных обстоятельствах во время ночной прогулки. Следствие признало это несчастным случаем. Crimson — нет.
Смерть отца стала точкой невозврата. Мать, никогда не работавшая, оказалась не в состоянии ни прокормить себя, ни воспитать сына. Она впала в затяжную депрессию, замкнулась, перестала выходить из дома. Денег не было, счета за жильё и электричество копились, а из теплого дома семья превратилась в бледную тень некогда благополучной жизни.
Crimson вынужден был быстро повзрослеть.
Его внешний вид стал еще большей проблемой. Теперь, когда он ходил в обычную школу вместо частной, дети презирали его за странную внешность. В учителях он тоже не находил поддержки — он стал для всех "не таким".
Единственным его утешением стала техника. Избегая социальных взаимодействий, он часами сидел дома, разбирая старые радиоприемники, микросхемы, дешевые калькуляторы. В 11 лет он начал изучать язык машин, еще до того, как по-настоящему выучил грамматику родного языка. Электроника не судила его по внешности, не задавала вопросов. Он почувствовал, что в этом мире он может быть кем угодно.
Родители
Отец — Дайсуке Фарадоши — был человеком с головой биржевого игрока и сердцем азартного мечтателя. На первый взгляд, он вел респектабельную жизнь: работал биржевым брокером в Токио, носил дорогие костюмы, ездил на седане Lexus, и по вечерам возвращался домой в аккуратный двухэтажный дом в пригороде Осаки. Для жены, домохозяйки Аюми, и сына Crimson'а он был надёжным кормильцем и авторитетом.
Однако за фасадом стабильности скрывался человек, поглощённый риском и жаждой лёгких денег.
Сначала были инвестиции — дерзкие, но относительно обоснованные. Он вкладывался в стартапы, IPO и валютный рынок, делал быстрые сделки, о которых потом с гордостью рассказывал за ужином. Но со временем его подход становился всё рискованнее. Он начал играть на рынке как в азартную игру, а не как аналитик. Он становился одержим идеей “одного большого выигрыша” — сделки, которая разом закроет все долги, обеспечит семью и выведет его «из серости».
Эта одержимость переросла в зависимость.
Когда фондовые потери стали ощутимыми, он начал ходить в подпольные казино, расположенные на верхних этажах отелей и подвалах элитных караоке-баров. Там он играл в баккару, покер и маджонг на крупные ставки. Вначале ему везло. Потом — как и всегда — он стал проигрывать.
Сначала заложил машину. Потом занял у коллег. Потом — у людей, от которых не возвращаются без последствий. Криминальные ростовщики из Осаки выдали ему деньги под грабительские проценты, а когда он не смог вернуть — начали приходить письма, угрозы, визиты “друзей”.
Чтобы скрыть это от семьи, он начал врать: говорил, что у него "временные сложности", "проекты на просадке", "рынок нестабилен". На самом же деле — он уже стоял на краю.
Однажды вечером он вышел из дома, сказав, что "на пару часов поедет в город". На следующее утро его тело нашли в реке, недалеко от старого промышленного района. По официальной версии — несчастный случай: поскользнулся, упал, утонул. Никаких свидетелей. Но ни мать, ни Crimson не поверили в это.
Crimson, десятилетний мальчик с глазами цвета стеклянной крови, не заплакал. Он смотрел в пол, а внутри него что-то беззвучно треснуло. Он знал — отец не упал. Он был убран, когда стал ненужным и невыгодным.
Мать, Аюми, оказалась разбита. Всю свою жизнь она провела в доме, без профессии. Теперь она не знала, как жить. Хрупкая и истощённая, она замкнулась, перестала отвечать на звонки, перестала открывать шторы. Дом превратился в могилу, а ребёнок — в наблюдателя этого медленного разрушения.
Юность
После смерти отца и крушения семейной жизни Crimson был брошен в мир, где никто не собирался его спасать. Его мать, утратившая волю к жизни, почти не вставала с постели. Денег на еду не хватало, коммунальные долги росли, а школьная форма давно стала мала. У государства не доходили руки до таких семей.
С 12 лет Crimson начал искать любые способы выживания. Первое время он сдавал металл, помогал с тяжелыми коробками на рынке, иногда даже мыл витрины магазинов — за мелочь или еду.
В 13 он занимался сортировкой мусора на свалке, где он подбирал детали от сломанных компьютеров, телефонов и телевизоров. Это не только приносило пару монет, но и дало ему доступ к тому, что действительно его интересовало — внутренности систем. он уже разбирал старые системные блоки на части, изучал материнские платы, менял блоки питания и, главное, учился понимать язык машин.
В школе его презирали и не понимали. Слухи ходили разные: что его мать сумасшедшая, что он живёт один, что он крадёт провода и ест еду из мусора. Никто не знал правды. Но никому и не было дела.
На свалках и в переулках, куда он ежедневно отправлялся в поисках деталей, техника была не только средством развития — она была валютой. И в этой среде таких, как он, было немало. Беспризорные, забытые, дети с мёртвыми глазами — из разрушенных семей, из обветшалых квартир, от родителей, которые давно либо пили, либо исчезли. Эти дети, как и он, охотились за уцелевшими микросхемами, за проводами, платами, элементами питания — всем, что можно было обменять на еду или сигареты. Конкуренция была жёсткой, особенно если кто-то находил что-то ценное. И если ты был один, то должен был быть либо быстрым, либо жестоким. Crimson оказался — жестоким. Не сразу. Вначале он пытался убежать, пытался договориться. Но когда его дважды избили и отобрали собранные детали — он понял: слабость обнуляет усилия. С тех пор он начал сопротивляться.
Его противниками были такие же подростки — голодные, злые, не хуже, но и не лучше. Они не нападали из ненависти — они хотели то же, что и он. В этой среде нападение было не жестокостью, а способом выжить. Они нападали вдвоём, втроём, внезапно — на узких лестницах, за бетонными блоками, в тени брошенных ангаров. Crimson учился быстро. Он не становился сильнее — он становился умнее. Он замечал, как движутся плечи перед ударом, как дергается взгляд, как один отвлекает, пока другой подходит сзади. Он начал действовать на опережение. Использовал то, что было под рукой — обломок монитора, медный прут, острый пластик от телевизионной панели. Он бил первым, всегда — резким, неожиданным, в слабое место. Не чтобы убить — чтобы сбить темп, вывести из равновесия, напугать. Он знал: страх бьёт сильнее, чем кулак. Даже если их двое. Даже если ты — один.
Постепенно вокруг него сформировалась тишина: неуважение сменилось опасением. Он не кричал, не угрожал, не отстаивал территорию — но и не отступал. Его стали узнавать по глазам: не из злобы, а из пустоты. Он не дрался ради мести. Он защищал находки так, как будто это было всё, что у него осталось. Он защищал не вещи — он защищал единственный шанс выбраться. Каждый бой, каждый удар, каждая царапина были частью этой формулы: один против двух — не проигрывать. Не позволить взять. Не исчезнуть.
Только ближе к 15 годам после случайной находки в его жизнь попадает дешёвый, сломанный ноутбук, который он нашёл в мусоре. Он увидел его на краю свалки — не совсем сломанный, просто треснутый. Такой хлам редко оставался бесхозным. Ноутбук был слишком целым, чтобы его просто забрали. Его уже кто-то приметил. Когда Crimson потянулся за ним, из-за бетонного блока вышли двое — те же местные подростки, что обычно «держали» территорию. Они не угрожали, не кричали — просто сказали: «Это наше». Один из них уже держал в руках кусок арматуры. В такой ситуации не бывает справедливости: ты либо отдаёшь, либо остаёшься лежать. Crimson попробовал объяснить, что он увидел его первым, но это никого не интересовало.
Всё закончилось быстро. Его толкнули, он ударился о край контейнера, попытался подняться, но один из них уже держал ноутбук. Второй ударил его ногой, не сильно, но достаточно, чтобы сбить дыхание. Он схватил кусок ржавого провода и метнул его в лицо одному, потом дёрнул ноутбук из рук другого. Почти вырвал. Началась короткая возня — грязная, бессмысленная, почти беззвучная. В итоге оба ушли — не потому, что он победил, а потому что у них были дела поважнее, а он показался достаточно настырным, чтобы с ним не связываться.
Он остался сидеть на мокром бетоне, с разбитыми костяшками, дрожащими пальцами и ноутбуком, прижатым к груди. Не из победы — из необходимости. Просто потому что если бы он тогда не забрал его, второго шанса не было бы. Этот хлам был не "технология будущего" — это было хоть что-то, что можно было забрать с собой, "доступ к возможностям". И он забрал. Так он научился, что, если не можешь победить — нужно хотя бы остаться с тем, за что боролся. Пусть даже из последних сил. Crimson медленно убрал от себя ноутбук и аккуратно открыл его. После небольшого осмотра и невозможности поверить, что это теперь его, он нажал на кнопку запуска.
Экран был треснут, весь в пыли, клавиши залипали, аккумулятор не держал заряд — но он загорелся. Crimson отнёс его домой, аккуратно разобрал и с помощью деталей из старой техники починил устройство вручную. Он даже не знал, что делает — просто шёл шаг за шагом, как будто знал язык машины интуитивно. Это был его первый настоящий инструмент, не просто способ заработать, а окно в другой мир. Он починил его, даже не зная толком, что делает — просто следуя логике. Этот момент стал поворотным: техника отвечала, техника не врала.
К 16 годам Crimson пристрастился к алкоголю. Сначала это были редкие глотки дешёвого саке, найденного в оставленных бутылках или полученного за мелкие ремонты техники. Позже — регулярные покупки в круглосуточных магазинах, где продавцы не задавали лишних вопросов. Алкоголь стал для него способом заглушить одиночество, избавиться от тревожности, подавить внутренний гнев и боль. Он не пил ради удовольствия — он пил, чтобы замолчала та часть его, которая всё ещё чего-то ждала от мира. Напиваясь, он мог часами смотреть в экран, отключённый от боли и мыслей, пока пальцы продолжали стучать по клавишам. Алкоголь стал его спутником — тихим, разрушающим, но единственным, кто не предавал.
В 17 лет он впервые «одолжил» интернет у соседа — через самодельный усилитель Wi-Fi сигнала. Потом научился втираться в домашние сети других. Всё было интуитивно. Он не читал инструкции — он наблюдал и повторял, как будто чувствовал структуру.
Невозможность постоянно выходить куда-либо — как из-за бедности, так и из-за физических ограничений — играла ему на руку. Он остался там, где солнце не жгло, и где он был один на один с машиной.
Образование
После смерти отца и краха семейной жизни, Crimson Faradoshi оказался в ситуации, где формальное образование перестало быть приоритетом — не потому, что он был неспособен, а потому что окружающий мир слишком рано потребовал от него взрослости. До десятилетнего возраста он посещал престижную частную начальную школу в Осаке, где благодаря финансовому положению семьи получал лучшее из доступного образования. В этой среде он не только демонстрировал высокий интеллект, особенно в точных науках и логике, но и развивал раннюю склонность к аналитическому мышлению. Преподаватели считали его «тихим дарованием», а мать с гордостью хранила тетради, исписанные аккуратными уравнениями и набросками простейших электрических схем. Его отец, одержимый идеей успеха, поощрял увлечение сына техникой — в доме всегда находилось место для очередного радиоприёмника или набора микросхем.
Но после гибели отца и перехода в государственную школу всё изменилось. Новая среда была враждебна и груба, особенно к мальчику с потухшим взглядом. Crimson быстро понял, что больше не может полагаться на систему. Его внешний вид и мрачное поведение сделали его изгоем. Формально он продолжал учёбу, посещая обычную муниципальную школу, где преподаватели больше заботились о порядке, чем о знаниях учеников. Его дневники заполнялись неудовлетворительными оценками по литературе и обществознанию, но в точных науках он нередко выходил за рамки школьной программы. Физику он понимал не по учебникам, а наощупь — проверяя схемы, оживляя старые платы, интуитивно создавая цепи из обломков техники, найденной на свалке.
К пятнадцати годам он начал систематически пропускать занятия. Если и появлялся в школе, то это чаще всего заканчивалось неприятностями — драками, словесными перепалками с учителями, обвинениями в кражах, которых он не совершал. Его считали маргиналом, подозреваемым по умолчанию. Постепенно он исчез из школьной жизни почти полностью.
Зато дома он проводил всё своё время за единственным, что по-настоящему отзывалось в нём живым интересом — техникой. После того как ему удалось восстановить найденный на свалке старый ноутбук, этот предмет стал для него окном в иной мир. Он часами, днями, а порой и ночами напролёт сидел, погружённый в программирование, разбираясь в структурах кода, изучая язык Python, возясь с конфигурациями Linux и BIOS, вникая в алгоритмы шифрования и протоколы сетевого взаимодействия. Он не читал учебников и не посещал курсов — всё постигал сам, на практике, на ошибках и их исправлениях. Код становился для него формой общения, в которой он чувствовал себя уверенно, почти свободно.
Он не окончил школу — исчез из неё задолго до выпускных экзаменов. Никакого аттестата, никаких дипломов, ни колледжа, ни университета. Только он, старый ноутбук и миллионы строк кода. Его обучение было диким, но живым, подкреплённым отчаянием и жаждой вырваться из мрака. Именно в этом пламени одиночества и ярости закалилось настоящее образование Crimson’а — образование неофициальное, но бесконечно глубинное.
Взрослая жизнь
Во взрослую жизнь Crimson Faradoshi вошёл уже полностью сформированным одиночкой с холодным, отточенным мышлением и практически разрушенной способностью к эмоциональному состраданию и эмпатии. К двадцати годам он уже не был подростком — он был механизмом. Он жил в арендованной квартире в промышленном районе Осаки, работал в тени и просыпался не по будильнику, а от боли — душевной или физической. Он продолжал пить, не ежедневно, но достаточно часто, чтобы держать свою внутреннюю пустоту в состоянии контролируемой тишины. Всё свободное время уходило на код, сети, анализ — и поиски "работы", которую он находил не в офисах, а в тёмных уголках интернета. Здесь же он впервые плотно столкнулся с вещью, которая вскоре изменит его жизнь: стимуляторами.
Сначала это были слабые ноотропы — модифинил, чтобы не спать двое суток, когда шёл взлом банковской сети. Потом — амфетамин, когда требовалось сутки безостановочной концентрации. Позже — сильнее. Он начал использовать наркотики не ради удовольствия и не ради бегства. Ему нужно было не отвлекаться, не чувствовать тела, не спать, не голодать, не замечать, как проходят часы, дни и недели. Ему нужно было быть в Сети. Там, где мир был логичным, структурным, понятным. Там, где всё подчинялось его нажатию клавиш. Там, где не нужно было ни доверять, ни врать, ни смотреть людям в глаза.
В 20 лет Kagami находясь в сети под псевдонимом Crimson по наводке из DarkVito начал работать с группой молодых цифровых преступников — уличных "технарей", занимавшихся подделкой карт, кражей криптовалюты, корпоративным шпионажем и «очисткой» смартфонов высокопоставленных клиентов от компромата. Это была нестабильная, но амбициозная компания — неформальная группировка из четырёх человек, у которых были связи с подпольем, но ещё не было настоящих покровителей. Они действовали дерзко, брали рискованные заказы и всё чаще начинали работать на грани откровенного криминала. Именно тогда Crimson сделал первый взлом банковской системы: не для кражи, а для перезаписи кредитной истории одного клиента, связанного с местным бизнесом. За это он получил первую значительную сумму наличными — и первый реальный интерес со стороны крупных игроков.
Внутри этой компании он быстро занял доминирующее положение — неофициальное, но неоспоримое. У него не было харизмы, не было командного духа, но был пугающе точный ум и абсолютное спокойствие в любой критической ситуации. Его решения были точны, беспощадны и эффективны. Именно через эту группу на него вышел один из представителей клана якудзы, скрывавшийся под видом владельца игорного клуба в Ниппори. Он пригласил Crimson'а "помочь с одним делом" — и это дело оказалось удалением цифровых следов сделки по нелегальной торговле оружием. Crimson выполнил заказ без вопросов, даже не вникая в суть: стереть — стер, очистить — очистил. Но именно тогда его имя — точнее, его тишину — запомнили.
В 21 год был случай, который потом вспоминался как флэш — короткий, рваный, как зависшая запись с видеокамеры. Ночь, пустой переулок, дыхание с примесью металла и вкуса желчи. Он возвращался от своего поставщика — мелкий, грязный тип в промзоне у железки. Crimson тогда еле держался на ногах: под кожей бурлило, тело било током, руки потели, будто на них капали капли масла. Он почти не помнил, что взял — важнее было не упасть. Пакет с дозой был спрятан в поясе штанов, зрачки расширены, шаг сбивался от звуков, которые, возможно, были только в голове. Он почти не шёл — плыл, цепляясь за стены, иногда останавливаясь, чтобы расправить плечи, сбить онемение в ногах. Никаких мыслей. Только одна цель: дойти, вколоть, выключиться.
Улицы были пустые, серые, как старый экран без сигнала. Он свернул в тупик за прачечной, сел прямо на землю между мусорными баками и достал всё, что нужно. Шприц был грязный, игла — тупая, но ему было всё равно. Он вколол дозу прямо на улице — не дождавшись, не соображая. Почти сразу попустило — резко, как щелчок реле. Шум в голове сменился тишиной, почти как тишина в серверной ночью: фон есть, но ты его не слышишь. Мысли упали. Осталась только ясность.
Он не успел встать, как услышал шаги. Он не сразу понял, что за ним шли все это время. Только когда услышал шаги — не в ритм, сзади, рядом. Кто-то уже переговаривался — тихо, но не прячась. Один сказал: «Этот уже под кайфом. Смотри, даже не держится на ногах».
Первый удар пришёл сбоку — под рёбра. Резкий, костяшками. Он зашатался, но не упал. Второй схватил за плечо и с размаху врезал в лицо. Всё потемнело на секунду. Он даже не почувствовал боли — только сухой треск в носу. Ему заломили руки. Один рылся по карманам. Второй снова бил — по шее, по голове, куда попало.
Crimson дёрнулся, как будто просто потерял равновесие — и случайно повалил одного из них. Тот не удержался, упал на спину, зацепился за мусорный бак. Второй, не ожидая сопротивления, пошатнулся. Crimson поднялся. Не резко — тяжело, как будто двигался сквозь гель.
Он не знал, что делает. Умение постоять за себя и выжить — здесь и сейчас. Без плана. Без будущего. Просто остаться стоять, когда другие падают. Он поднял с земли обломок арматуры и ударил. Сначала по ноге. Потом — по лицу. Тот закричал, поднял руки, но уже было поздно. Crimson не контролировал себя. Он бил снова и снова. Он не видел человека — только силуэт, мешающий отдышаться.
Когда остановился, всё было в крови. Тот не двигался. Второй — сбежал. Или просто уполз.
Crimson остался стоять. Пошатываясь. С руками, дрожащими, будто электрический ток пробежал. Он вытер лицо рукавом, увидел, что рукав весь тёмный, вязкий. И только тогда заметил, что губы у него порваны, и что он плачет — не от страха, а от бессилия.
Он дошёл домой молча. Через тёмные проулки, с трубой в руке, как будто она по-прежнему нужна. Упал на пол, так и не дойдя до кровати. Уши гудели, голова трещала. Он не знал, кого ударил. Не знал, умер ли тот. И даже не стал проверять.
Но больше всего злило не это. Не кровь на лице. Не трещина в губе. Не пульс в горле, как молоток.
Он достал из кармана пакет. Порваны края. Содержимое — в грязи, в пыли, перемешано с землёй. Почти всё вытекло. Оставалась жалкая крупинка — мокрая, слежавшаяся. Он уставился на неё с таким выражением, будто ему наступили на горло.
Из всего, что произошло, больше всего обидно было именно это: дозу испортили. Не потому, что жалко. А потому, что теперь — снова придётся искать. А сил на это уже не было.
К 22 годам Crimson уже не выходил из квартиры по несколько суток. Он был подключён — физически, психологически, биохимически. В реальности он был измождён, небрит, худощав, с покрасневшими глазами и трясущимися руками, но в цифровом мире — безупречен. Он мог взламывать камеры наблюдения в токийском правительственном здании, подменять данные в системах учёта, создавать фальшивые ID, обнулять банковские задолженности за пару минут. Наркотики позволяли ему уходить в абсолютную фокусировку — на грани сумасшествия, но всё ещё под контролем.
Crimson не спал уже третий день. Тело работало на парах стимуляторов, микродоз амфетамина и ноотропов, перемешанных с остатками алкоголя и обезболивающих. Он входил в состояние, которое считал необходимым — чтобы "держать уровень". Но с каждым разом это состояние становилось всё менее управляемым.
Психоз подкрался не как буря, а как баг в коде — тихо, логично, не вызывая тревоги. Сначала — навязчивое ощущение, что его ноутбук "подсказывает" больше, чем должен. Потом — что его отражение в экране мигает не в такт движениям. Он отключил камеру. Закрыл все порты. Выдернул кабель. Но этого оказалось недостаточно.
На пике паранойи, когда его мысли уже текли не как поток, а как сбившийся алгоритм, он встал и подошёл к зеркалу в ванной. Лицо было чужим. Бледное, измождённое, глаза налиты кровью, зрачки расширены. Но самое главное — он не узнал его. Он увидел не себя. Он увидел кого-то другого. Что-то, что копировало его образ.
Резкое, спонтанное движение — и голова с размаху ударяется об зеркало. Стекло трещит, скользит под кожей, оставляя рез глубокий, почти до кости, от скулы до линии подбородка. Он отшатывается, кровь заливает глаз. Но даже тогда он не закричал. Он смотрел в расколотое зеркало, как будто ждал, что из него кто-то выйдет.
Рана была неаккуратной, рваной. Он обработал её сам — трясущимися руками, с грязной водой и тупым пинцетом. Шов лег неровно, ткани срослись плохо. Шрам остался навсегда — диагональный, изломанный, проходящий через всю левую сторону лица. Он не скрывал его. Наоборот — будто принимал его как метку: это граница между прежним "я" и машиной, в которую он превращался.
Психоз повторялся и после. Не так остро, но всё чаще — "дефекты" в восприятии, временные провалы, когда он не помнил, что делал последние два-три часа. Появилась подозрительность даже к собственному коду: он перепроверял всё по несколько раз, как будто кто-то мог внедрить в его работу чужую волю. Начал записывать сессии на внешний накопитель, как "журнал наблюдения за самим собой". Социопатия, и раньше лишённая эмпатии, теперь усилилась фрагментацией сознания — он перестал чувствовать людей не просто как чужих, а как ненадёжные переменные в окружении.
Он стал бояться не боли, не смерти, не провала. Он стал бояться сбоев — внутри себя. Потому что именно они мешали ему быть совершенным. И всё, что он делал с тех пор — делал назло этим сбоям.
Настоящее время
После одного из «исчезновений» — тех, что невозможно отследить ни по базам данных, ни по уличным камерам — Crimson покинул Японию. Это не было побегом. Скорее — линейным продолжением его существования, когда даже тени за спиной уже не имеют значения. Он стер все цифровые следы: снял себя с несуществующих списков арендаторов, выключил сервера, зашифровал каналы. Затем — исчез физически.
Несколько недель он провёл в Гонконге, скрываясь в подвальных компьютерных клубах, питаясь лапшой и таблетками, подключаясь к старым магистральным линиям, чтобы получить транзитный доступ через серверы Юго-Восточной Азии. Там он поменял личность — снова. В документах он уже был не Crimson, не Kagami. Он стал чем-то третьим. Нечитаемым. Просто строкой кода, проскользнувшей сквозь границы.
Дальше была Мехико. Там он работал пару месяцев на небольшой картель: перебивал видеопотоки с дронов, менял траектории GPS-сигналов, делал фальшивые удостоверения пограничников. Оплаты было достаточно, чтобы пересечь границу на чёрном транспорте — в группе таких же, как он: потерянных, молчаливых, исчезнувших.
В Лос-Сантосе он осел не потому, что выбрал — а потому что дальше идти не было смысла. Город принял его, как принимает мусор в сточных коллекторах: безразлично, но прочно.
Здесь всё совпало. Переплетение интересов криминальных кланов, эмигрантских банд, уличных авторитетов и старой корпоративной грязи. Здесь не было центра. А значит — было место для тех, кто действует в тени.
Crimson не искал "работу". Он просто однажды вышел в сеть под новым ключом — и сигнал был принят. Сначала — подпольный синдикат по подделке гражданств. Потом — группировка выходцев из Восточной Европы, которой нужно было «зачистить» цифровые записи об оружейных поставках. Позже — мексиканцы, у которых внезапно оказались проблемы с авиационным реестром. Он не спрашивал зачем. Ему давали доступ — он делал.
Он не принадлежал никому. Ни одной группировке. Ни одной структуре. Он не клялся, не писал кровью, не носил цветов. Он был инструментом. Универсальным. Страшным. Молчаливым. Его знали по кодовому имени. Никто не пытался узнать больше. Он не выбирал сторону: работал на того, кто платит, кто гарантирует тишину. Местные синдикаты, эмигрантские группировки, даже бывшие сотрудники силовых структур — у всех были тайны, и всем рано или поздно приходилось стирать следы. Crimson стал тем, кто это делал. Быстро, молча, навсегда.
Он работал там, где платили. Сегодня — на азиатов, завтра — на русских, на следующей неделе — на тех, кто только что убил предыдущих клиентов. Для него не существовало понятий «лояльность» или «честь». Только файлы. Только данные. Только цена.
Crimson Faradoshi — теперь не просто тень в сети, а известный в узких кругах специалист, чьё имя не произносят вслух. Он работает на структуру, которая внешне — обычная компания, которая платит налоги государству, а по сути — цифровое крыло преступного синдиката.
Работа в Лос-Сантосе не ограничивалась только кодом. Несмотря на его технический профиль, синдикаты не позволяли оставаться в стороне от полевого мира. В какой-то момент ему пришлось не просто писать — а ездить на встречи, провожать грузы, быть «тенью» при сделках. Сначала он был как мебель: молчаливый, ненужный, странный. Потом — как страховка. Кто-то понял, что он не просто айтишник. Он запоминал маршруты. Следил за сигналами. Знал, кто из «своих» готов предать. А главное — не боялся.
Оружие появилось у него в руках не по желанию, а по требованию. Сначала — нож. Потом — короткий обрез. Ему не давали инструктажей. Просто кидали в ситуации, где нужно было «стоять рядом и не мешать». Иногда приходилось бить. Иногда — угрожать. Иногда — реально защищаться. Несколько раз его пытались вытащить «в ноль» прямо на сделке, когда одна из сторон считала, что его ноутбук — слабое звено. Он выживал. Не потому, что знал, как. А потому, что рефлекторно действовал так, как делал это с юности — резко, первым, без тормозов.
Со временем у него появился опыт: как не дать себя схватить сзади, как бить, если против двоих, как использовать тело как инструмент, а не как броню. Он не учился этому. Он просто жил в этом. Каждый день. Каждый квартал — зона риска. Каждый контакт — потенциальная угроза. Даже «свои» могли оказаться против.
В итоге его стали бояться не только за мозги, но и за реакцию. Он не устраивал сцен, не кричал, не махал ножом. Но было известно: если на него накинутся — он не остановится, пока не станет тихо. В нём не было силы. В нём была жестокая привычка жить, даже если вокруг больше.
Сейчас же Crimson так-же как и остальные участвует в разборках. Он держит оружие, ездит на встречи и прикрывает наркотрафик. Он —механизм в основе всей системы. Его работа — скрывать, стирать, управлять, убирать ненужных. Он знает, где уязвимы серверы полиции, как выглядят "чистые" банковские потоки, как оформить паспорт на мёртвого и сделать его биографию лучше, чем у живого.
Он создал сеть ложных лиц и цифровых "призраков" по всей стране. Каждое из этих лиц — часть какого-то бизнеса, поставки, фонда или онлайн-магазина, через который проходит переработанный капитал. Когда деньги якудзы становятся слишком громкими — он делает их тише. Когда человек становится неудобным — он удаляет его историю. Как физически так и информационно. Он умеет стирать само существование.
Связь с внешним миром у него все так же минимальна. Он живёт в многоуровневом помещении в подвале старого промышленного здания, оборудованном генераторами, серверными стойками и холодильниками, полными синтетических препаратов. Здесь нет окон. Здесь нет времени. Здесь он работает — и существует.
Наркотики всё ещё с ним. Только теперь — на дозировке, выверенной до миллиграмма. Он сам регулирует биохимию: утренний микродоз стимулятора для запуска цикла, ингибитор кортизола в пиковые часы, парализующий "стоп-код" — чтобы тело не выгорело окончательно. Эмоции — редкость. Сны — почти исчезли. Его психика теперь не рушится — она стабильна, как бункер. Но и больше не живая.
Он не делает это ради денег. Деньги ему не нужны: всё, что он хочет, — контроль. Не за миром, а за хаосом внутри себя. Он не спасает никого. Он не верит ни в правду, ни во зло. Он знает: всё можно подделать, всё можно удалить. Кроме одного — шрама на лице, который не исчезает ни в зеркале, ни в памяти.
Crimson Faradoshi — не имя. Это сигнал.
01001001 00100000 01100001 01101101 00100000 01101111 01110101 01110100 01110011 01101001 01100100 01100101 00100000 01110100 01101000 01100101 00100000 01110011 01111001 01110011 01110100 01100101 01101101 00101110
Если он заинтересовался чем-то — значит, кто-то уже начал исчезать.
Итог
Навык хакера:
Изоляция от внешнего мира и вынужденное погружение в цифровую среду способствовали развитию исключительных компьютерных способностей, превращая его в эксперта по взлому и цифровому манипулированию.
Возможность отыгрывать "Психа" при приеме наркотиков свыше нормы/при оскорблении другими людьми:
Избыточное употребление синтетических стимуляторов запускает психотические эпизоды, нарушая восприятие реальности и усиливая склонность к агрессивным и саморазрушающим действиям.
PG:
Диссоциальное расстройство личности формирует безэмоциональное и хладнокровное поведение, позволяющее ему не бояться противостоять превосходящему числу противников.
Дефицит меланина и шрам на лице::
Врожденный альбинизм и внешнее уродство на лице делает пребывание на улице физически болезненным, вынуждая его выбирать изоляцию и способствуя развитию затворнического образа жизни.
Возраст и дата рождения: 34 года, 13 мая 1991 года
Место рождения, национальность: Осака, Япония; Японец
Личное фото: - Пол: Мужской
Описание внешнего вида:
Рост — 178
Телосложение — Худощавое
Внешность — Светлокожий
Цвет волос — Светлый
Цвет глаз — Розовато-красный
Вредные привычки — курение, употребление алкоголя и наркотиков
Болезнь — диссоциальное расстройство личности (социопатия), психоз, дефицит меланина
Детство
Имя при рождении — Kagami Faradoshi. В будущем он отверг его, как символ прошлого. Со временем имя было утеряно и заменено псевдонимом Crimson — единственным, с кем он себя больше ассоциирует.
Kagami Faradoshi родился 13 мая 1991 года в Осаке, Япония. Он стал единственным ребёнком в обеспеченной и, на первый взгляд, благополучной семье. Его отец, биржевой брокер, работал на токийской фондовой бирже, зарабатывая достаточно, чтобы позволить себе уютный дом в пригороде, хорошее образование для сына и жизнь без нужды. Мать была домохозяйкой — нежной и заботливой женщиной, посвятившей себя семье.
Crimson родился с альбинизмом — редким генетическим заболеванием, лишившим его кожи и волос пигмента. Его волосы были почти белыми, кожа — фарфорово-бледной, а глаза имели слегка розоватый оттенок, особенно заметный при ярком свете. Несмотря на внешний контраст с другими детьми, первые годы его жизни были наполнены теплом. Родители оберегали его, окружали заботой и старались скрывать от него любые проявления враждебности извне.
С 3 до 9 лет жизнь Crimson была «словно в фильме без плохого конца». Он увлекался книгами, собирал простые схемы, зачитывался детскими энциклопедиями, и у него был постоянный доступ к лучшей технике того времени. Отец верил в его интеллект, мать — в его доброту.
Но всё это рухнуло, когда ему исполнилось 10 лет.
В один момент жизнь изменилась. Отец, ранее успешный брокер, начал нервничать, подолгу сидел за компьютером, ругался по телефону и часто не ночевал дома. Выяснилось: он влез в крупные долги, проиграв крупную сумму и попав в зависимость от криминальных "инвесторов". Семья ничего не знала до последнего — пока он не утонул при загадочных обстоятельствах во время ночной прогулки. Следствие признало это несчастным случаем. Crimson — нет.
Смерть отца стала точкой невозврата. Мать, никогда не работавшая, оказалась не в состоянии ни прокормить себя, ни воспитать сына. Она впала в затяжную депрессию, замкнулась, перестала выходить из дома. Денег не было, счета за жильё и электричество копились, а из теплого дома семья превратилась в бледную тень некогда благополучной жизни.
Crimson вынужден был быстро повзрослеть.
Его внешний вид стал еще большей проблемой. Теперь, когда он ходил в обычную школу вместо частной, дети презирали его за странную внешность. В учителях он тоже не находил поддержки — он стал для всех "не таким".
Единственным его утешением стала техника. Избегая социальных взаимодействий, он часами сидел дома, разбирая старые радиоприемники, микросхемы, дешевые калькуляторы. В 11 лет он начал изучать язык машин, еще до того, как по-настоящему выучил грамматику родного языка. Электроника не судила его по внешности, не задавала вопросов. Он почувствовал, что в этом мире он может быть кем угодно.
Родители
Отец — Дайсуке Фарадоши — был человеком с головой биржевого игрока и сердцем азартного мечтателя. На первый взгляд, он вел респектабельную жизнь: работал биржевым брокером в Токио, носил дорогие костюмы, ездил на седане Lexus, и по вечерам возвращался домой в аккуратный двухэтажный дом в пригороде Осаки. Для жены, домохозяйки Аюми, и сына Crimson'а он был надёжным кормильцем и авторитетом.
Однако за фасадом стабильности скрывался человек, поглощённый риском и жаждой лёгких денег.
Сначала были инвестиции — дерзкие, но относительно обоснованные. Он вкладывался в стартапы, IPO и валютный рынок, делал быстрые сделки, о которых потом с гордостью рассказывал за ужином. Но со временем его подход становился всё рискованнее. Он начал играть на рынке как в азартную игру, а не как аналитик. Он становился одержим идеей “одного большого выигрыша” — сделки, которая разом закроет все долги, обеспечит семью и выведет его «из серости».
Эта одержимость переросла в зависимость.
Когда фондовые потери стали ощутимыми, он начал ходить в подпольные казино, расположенные на верхних этажах отелей и подвалах элитных караоке-баров. Там он играл в баккару, покер и маджонг на крупные ставки. Вначале ему везло. Потом — как и всегда — он стал проигрывать.
Сначала заложил машину. Потом занял у коллег. Потом — у людей, от которых не возвращаются без последствий. Криминальные ростовщики из Осаки выдали ему деньги под грабительские проценты, а когда он не смог вернуть — начали приходить письма, угрозы, визиты “друзей”.
Чтобы скрыть это от семьи, он начал врать: говорил, что у него "временные сложности", "проекты на просадке", "рынок нестабилен". На самом же деле — он уже стоял на краю.
Однажды вечером он вышел из дома, сказав, что "на пару часов поедет в город". На следующее утро его тело нашли в реке, недалеко от старого промышленного района. По официальной версии — несчастный случай: поскользнулся, упал, утонул. Никаких свидетелей. Но ни мать, ни Crimson не поверили в это.
Crimson, десятилетний мальчик с глазами цвета стеклянной крови, не заплакал. Он смотрел в пол, а внутри него что-то беззвучно треснуло. Он знал — отец не упал. Он был убран, когда стал ненужным и невыгодным.
Мать, Аюми, оказалась разбита. Всю свою жизнь она провела в доме, без профессии. Теперь она не знала, как жить. Хрупкая и истощённая, она замкнулась, перестала отвечать на звонки, перестала открывать шторы. Дом превратился в могилу, а ребёнок — в наблюдателя этого медленного разрушения.
Юность
После смерти отца и крушения семейной жизни Crimson был брошен в мир, где никто не собирался его спасать. Его мать, утратившая волю к жизни, почти не вставала с постели. Денег на еду не хватало, коммунальные долги росли, а школьная форма давно стала мала. У государства не доходили руки до таких семей.
С 12 лет Crimson начал искать любые способы выживания. Первое время он сдавал металл, помогал с тяжелыми коробками на рынке, иногда даже мыл витрины магазинов — за мелочь или еду.
В 13 он занимался сортировкой мусора на свалке, где он подбирал детали от сломанных компьютеров, телефонов и телевизоров. Это не только приносило пару монет, но и дало ему доступ к тому, что действительно его интересовало — внутренности систем. он уже разбирал старые системные блоки на части, изучал материнские платы, менял блоки питания и, главное, учился понимать язык машин.
В школе его презирали и не понимали. Слухи ходили разные: что его мать сумасшедшая, что он живёт один, что он крадёт провода и ест еду из мусора. Никто не знал правды. Но никому и не было дела.
На свалках и в переулках, куда он ежедневно отправлялся в поисках деталей, техника была не только средством развития — она была валютой. И в этой среде таких, как он, было немало. Беспризорные, забытые, дети с мёртвыми глазами — из разрушенных семей, из обветшалых квартир, от родителей, которые давно либо пили, либо исчезли. Эти дети, как и он, охотились за уцелевшими микросхемами, за проводами, платами, элементами питания — всем, что можно было обменять на еду или сигареты. Конкуренция была жёсткой, особенно если кто-то находил что-то ценное. И если ты был один, то должен был быть либо быстрым, либо жестоким. Crimson оказался — жестоким. Не сразу. Вначале он пытался убежать, пытался договориться. Но когда его дважды избили и отобрали собранные детали — он понял: слабость обнуляет усилия. С тех пор он начал сопротивляться.
Его противниками были такие же подростки — голодные, злые, не хуже, но и не лучше. Они не нападали из ненависти — они хотели то же, что и он. В этой среде нападение было не жестокостью, а способом выжить. Они нападали вдвоём, втроём, внезапно — на узких лестницах, за бетонными блоками, в тени брошенных ангаров. Crimson учился быстро. Он не становился сильнее — он становился умнее. Он замечал, как движутся плечи перед ударом, как дергается взгляд, как один отвлекает, пока другой подходит сзади. Он начал действовать на опережение. Использовал то, что было под рукой — обломок монитора, медный прут, острый пластик от телевизионной панели. Он бил первым, всегда — резким, неожиданным, в слабое место. Не чтобы убить — чтобы сбить темп, вывести из равновесия, напугать. Он знал: страх бьёт сильнее, чем кулак. Даже если их двое. Даже если ты — один.
Постепенно вокруг него сформировалась тишина: неуважение сменилось опасением. Он не кричал, не угрожал, не отстаивал территорию — но и не отступал. Его стали узнавать по глазам: не из злобы, а из пустоты. Он не дрался ради мести. Он защищал находки так, как будто это было всё, что у него осталось. Он защищал не вещи — он защищал единственный шанс выбраться. Каждый бой, каждый удар, каждая царапина были частью этой формулы: один против двух — не проигрывать. Не позволить взять. Не исчезнуть.
Только ближе к 15 годам после случайной находки в его жизнь попадает дешёвый, сломанный ноутбук, который он нашёл в мусоре. Он увидел его на краю свалки — не совсем сломанный, просто треснутый. Такой хлам редко оставался бесхозным. Ноутбук был слишком целым, чтобы его просто забрали. Его уже кто-то приметил. Когда Crimson потянулся за ним, из-за бетонного блока вышли двое — те же местные подростки, что обычно «держали» территорию. Они не угрожали, не кричали — просто сказали: «Это наше». Один из них уже держал в руках кусок арматуры. В такой ситуации не бывает справедливости: ты либо отдаёшь, либо остаёшься лежать. Crimson попробовал объяснить, что он увидел его первым, но это никого не интересовало.
Всё закончилось быстро. Его толкнули, он ударился о край контейнера, попытался подняться, но один из них уже держал ноутбук. Второй ударил его ногой, не сильно, но достаточно, чтобы сбить дыхание. Он схватил кусок ржавого провода и метнул его в лицо одному, потом дёрнул ноутбук из рук другого. Почти вырвал. Началась короткая возня — грязная, бессмысленная, почти беззвучная. В итоге оба ушли — не потому, что он победил, а потому что у них были дела поважнее, а он показался достаточно настырным, чтобы с ним не связываться.
Он остался сидеть на мокром бетоне, с разбитыми костяшками, дрожащими пальцами и ноутбуком, прижатым к груди. Не из победы — из необходимости. Просто потому что если бы он тогда не забрал его, второго шанса не было бы. Этот хлам был не "технология будущего" — это было хоть что-то, что можно было забрать с собой, "доступ к возможностям". И он забрал. Так он научился, что, если не можешь победить — нужно хотя бы остаться с тем, за что боролся. Пусть даже из последних сил. Crimson медленно убрал от себя ноутбук и аккуратно открыл его. После небольшого осмотра и невозможности поверить, что это теперь его, он нажал на кнопку запуска.
Экран был треснут, весь в пыли, клавиши залипали, аккумулятор не держал заряд — но он загорелся. Crimson отнёс его домой, аккуратно разобрал и с помощью деталей из старой техники починил устройство вручную. Он даже не знал, что делает — просто шёл шаг за шагом, как будто знал язык машины интуитивно. Это был его первый настоящий инструмент, не просто способ заработать, а окно в другой мир. Он починил его, даже не зная толком, что делает — просто следуя логике. Этот момент стал поворотным: техника отвечала, техника не врала.
К 16 годам Crimson пристрастился к алкоголю. Сначала это были редкие глотки дешёвого саке, найденного в оставленных бутылках или полученного за мелкие ремонты техники. Позже — регулярные покупки в круглосуточных магазинах, где продавцы не задавали лишних вопросов. Алкоголь стал для него способом заглушить одиночество, избавиться от тревожности, подавить внутренний гнев и боль. Он не пил ради удовольствия — он пил, чтобы замолчала та часть его, которая всё ещё чего-то ждала от мира. Напиваясь, он мог часами смотреть в экран, отключённый от боли и мыслей, пока пальцы продолжали стучать по клавишам. Алкоголь стал его спутником — тихим, разрушающим, но единственным, кто не предавал.
В 17 лет он впервые «одолжил» интернет у соседа — через самодельный усилитель Wi-Fi сигнала. Потом научился втираться в домашние сети других. Всё было интуитивно. Он не читал инструкции — он наблюдал и повторял, как будто чувствовал структуру.
Невозможность постоянно выходить куда-либо — как из-за бедности, так и из-за физических ограничений — играла ему на руку. Он остался там, где солнце не жгло, и где он был один на один с машиной.
Образование
После смерти отца и краха семейной жизни, Crimson Faradoshi оказался в ситуации, где формальное образование перестало быть приоритетом — не потому, что он был неспособен, а потому что окружающий мир слишком рано потребовал от него взрослости. До десятилетнего возраста он посещал престижную частную начальную школу в Осаке, где благодаря финансовому положению семьи получал лучшее из доступного образования. В этой среде он не только демонстрировал высокий интеллект, особенно в точных науках и логике, но и развивал раннюю склонность к аналитическому мышлению. Преподаватели считали его «тихим дарованием», а мать с гордостью хранила тетради, исписанные аккуратными уравнениями и набросками простейших электрических схем. Его отец, одержимый идеей успеха, поощрял увлечение сына техникой — в доме всегда находилось место для очередного радиоприёмника или набора микросхем.
Но после гибели отца и перехода в государственную школу всё изменилось. Новая среда была враждебна и груба, особенно к мальчику с потухшим взглядом. Crimson быстро понял, что больше не может полагаться на систему. Его внешний вид и мрачное поведение сделали его изгоем. Формально он продолжал учёбу, посещая обычную муниципальную школу, где преподаватели больше заботились о порядке, чем о знаниях учеников. Его дневники заполнялись неудовлетворительными оценками по литературе и обществознанию, но в точных науках он нередко выходил за рамки школьной программы. Физику он понимал не по учебникам, а наощупь — проверяя схемы, оживляя старые платы, интуитивно создавая цепи из обломков техники, найденной на свалке.
К пятнадцати годам он начал систематически пропускать занятия. Если и появлялся в школе, то это чаще всего заканчивалось неприятностями — драками, словесными перепалками с учителями, обвинениями в кражах, которых он не совершал. Его считали маргиналом, подозреваемым по умолчанию. Постепенно он исчез из школьной жизни почти полностью.
Зато дома он проводил всё своё время за единственным, что по-настоящему отзывалось в нём живым интересом — техникой. После того как ему удалось восстановить найденный на свалке старый ноутбук, этот предмет стал для него окном в иной мир. Он часами, днями, а порой и ночами напролёт сидел, погружённый в программирование, разбираясь в структурах кода, изучая язык Python, возясь с конфигурациями Linux и BIOS, вникая в алгоритмы шифрования и протоколы сетевого взаимодействия. Он не читал учебников и не посещал курсов — всё постигал сам, на практике, на ошибках и их исправлениях. Код становился для него формой общения, в которой он чувствовал себя уверенно, почти свободно.
Он не окончил школу — исчез из неё задолго до выпускных экзаменов. Никакого аттестата, никаких дипломов, ни колледжа, ни университета. Только он, старый ноутбук и миллионы строк кода. Его обучение было диким, но живым, подкреплённым отчаянием и жаждой вырваться из мрака. Именно в этом пламени одиночества и ярости закалилось настоящее образование Crimson’а — образование неофициальное, но бесконечно глубинное.
Взрослая жизнь
Во взрослую жизнь Crimson Faradoshi вошёл уже полностью сформированным одиночкой с холодным, отточенным мышлением и практически разрушенной способностью к эмоциональному состраданию и эмпатии. К двадцати годам он уже не был подростком — он был механизмом. Он жил в арендованной квартире в промышленном районе Осаки, работал в тени и просыпался не по будильнику, а от боли — душевной или физической. Он продолжал пить, не ежедневно, но достаточно часто, чтобы держать свою внутреннюю пустоту в состоянии контролируемой тишины. Всё свободное время уходило на код, сети, анализ — и поиски "работы", которую он находил не в офисах, а в тёмных уголках интернета. Здесь же он впервые плотно столкнулся с вещью, которая вскоре изменит его жизнь: стимуляторами.
Сначала это были слабые ноотропы — модифинил, чтобы не спать двое суток, когда шёл взлом банковской сети. Потом — амфетамин, когда требовалось сутки безостановочной концентрации. Позже — сильнее. Он начал использовать наркотики не ради удовольствия и не ради бегства. Ему нужно было не отвлекаться, не чувствовать тела, не спать, не голодать, не замечать, как проходят часы, дни и недели. Ему нужно было быть в Сети. Там, где мир был логичным, структурным, понятным. Там, где всё подчинялось его нажатию клавиш. Там, где не нужно было ни доверять, ни врать, ни смотреть людям в глаза.
В 20 лет Kagami находясь в сети под псевдонимом Crimson по наводке из DarkVito начал работать с группой молодых цифровых преступников — уличных "технарей", занимавшихся подделкой карт, кражей криптовалюты, корпоративным шпионажем и «очисткой» смартфонов высокопоставленных клиентов от компромата. Это была нестабильная, но амбициозная компания — неформальная группировка из четырёх человек, у которых были связи с подпольем, но ещё не было настоящих покровителей. Они действовали дерзко, брали рискованные заказы и всё чаще начинали работать на грани откровенного криминала. Именно тогда Crimson сделал первый взлом банковской системы: не для кражи, а для перезаписи кредитной истории одного клиента, связанного с местным бизнесом. За это он получил первую значительную сумму наличными — и первый реальный интерес со стороны крупных игроков.
Внутри этой компании он быстро занял доминирующее положение — неофициальное, но неоспоримое. У него не было харизмы, не было командного духа, но был пугающе точный ум и абсолютное спокойствие в любой критической ситуации. Его решения были точны, беспощадны и эффективны. Именно через эту группу на него вышел один из представителей клана якудзы, скрывавшийся под видом владельца игорного клуба в Ниппори. Он пригласил Crimson'а "помочь с одним делом" — и это дело оказалось удалением цифровых следов сделки по нелегальной торговле оружием. Crimson выполнил заказ без вопросов, даже не вникая в суть: стереть — стер, очистить — очистил. Но именно тогда его имя — точнее, его тишину — запомнили.
В 21 год был случай, который потом вспоминался как флэш — короткий, рваный, как зависшая запись с видеокамеры. Ночь, пустой переулок, дыхание с примесью металла и вкуса желчи. Он возвращался от своего поставщика — мелкий, грязный тип в промзоне у железки. Crimson тогда еле держался на ногах: под кожей бурлило, тело било током, руки потели, будто на них капали капли масла. Он почти не помнил, что взял — важнее было не упасть. Пакет с дозой был спрятан в поясе штанов, зрачки расширены, шаг сбивался от звуков, которые, возможно, были только в голове. Он почти не шёл — плыл, цепляясь за стены, иногда останавливаясь, чтобы расправить плечи, сбить онемение в ногах. Никаких мыслей. Только одна цель: дойти, вколоть, выключиться.
Улицы были пустые, серые, как старый экран без сигнала. Он свернул в тупик за прачечной, сел прямо на землю между мусорными баками и достал всё, что нужно. Шприц был грязный, игла — тупая, но ему было всё равно. Он вколол дозу прямо на улице — не дождавшись, не соображая. Почти сразу попустило — резко, как щелчок реле. Шум в голове сменился тишиной, почти как тишина в серверной ночью: фон есть, но ты его не слышишь. Мысли упали. Осталась только ясность.
Он не успел встать, как услышал шаги. Он не сразу понял, что за ним шли все это время. Только когда услышал шаги — не в ритм, сзади, рядом. Кто-то уже переговаривался — тихо, но не прячась. Один сказал: «Этот уже под кайфом. Смотри, даже не держится на ногах».
Первый удар пришёл сбоку — под рёбра. Резкий, костяшками. Он зашатался, но не упал. Второй схватил за плечо и с размаху врезал в лицо. Всё потемнело на секунду. Он даже не почувствовал боли — только сухой треск в носу. Ему заломили руки. Один рылся по карманам. Второй снова бил — по шее, по голове, куда попало.
Crimson дёрнулся, как будто просто потерял равновесие — и случайно повалил одного из них. Тот не удержался, упал на спину, зацепился за мусорный бак. Второй, не ожидая сопротивления, пошатнулся. Crimson поднялся. Не резко — тяжело, как будто двигался сквозь гель.
Он не знал, что делает. Умение постоять за себя и выжить — здесь и сейчас. Без плана. Без будущего. Просто остаться стоять, когда другие падают. Он поднял с земли обломок арматуры и ударил. Сначала по ноге. Потом — по лицу. Тот закричал, поднял руки, но уже было поздно. Crimson не контролировал себя. Он бил снова и снова. Он не видел человека — только силуэт, мешающий отдышаться.
Когда остановился, всё было в крови. Тот не двигался. Второй — сбежал. Или просто уполз.
Crimson остался стоять. Пошатываясь. С руками, дрожащими, будто электрический ток пробежал. Он вытер лицо рукавом, увидел, что рукав весь тёмный, вязкий. И только тогда заметил, что губы у него порваны, и что он плачет — не от страха, а от бессилия.
Он дошёл домой молча. Через тёмные проулки, с трубой в руке, как будто она по-прежнему нужна. Упал на пол, так и не дойдя до кровати. Уши гудели, голова трещала. Он не знал, кого ударил. Не знал, умер ли тот. И даже не стал проверять.
Но больше всего злило не это. Не кровь на лице. Не трещина в губе. Не пульс в горле, как молоток.
Он достал из кармана пакет. Порваны края. Содержимое — в грязи, в пыли, перемешано с землёй. Почти всё вытекло. Оставалась жалкая крупинка — мокрая, слежавшаяся. Он уставился на неё с таким выражением, будто ему наступили на горло.
Из всего, что произошло, больше всего обидно было именно это: дозу испортили. Не потому, что жалко. А потому, что теперь — снова придётся искать. А сил на это уже не было.
К 22 годам Crimson уже не выходил из квартиры по несколько суток. Он был подключён — физически, психологически, биохимически. В реальности он был измождён, небрит, худощав, с покрасневшими глазами и трясущимися руками, но в цифровом мире — безупречен. Он мог взламывать камеры наблюдения в токийском правительственном здании, подменять данные в системах учёта, создавать фальшивые ID, обнулять банковские задолженности за пару минут. Наркотики позволяли ему уходить в абсолютную фокусировку — на грани сумасшествия, но всё ещё под контролем.
Crimson не спал уже третий день. Тело работало на парах стимуляторов, микродоз амфетамина и ноотропов, перемешанных с остатками алкоголя и обезболивающих. Он входил в состояние, которое считал необходимым — чтобы "держать уровень". Но с каждым разом это состояние становилось всё менее управляемым.
Психоз подкрался не как буря, а как баг в коде — тихо, логично, не вызывая тревоги. Сначала — навязчивое ощущение, что его ноутбук "подсказывает" больше, чем должен. Потом — что его отражение в экране мигает не в такт движениям. Он отключил камеру. Закрыл все порты. Выдернул кабель. Но этого оказалось недостаточно.
На пике паранойи, когда его мысли уже текли не как поток, а как сбившийся алгоритм, он встал и подошёл к зеркалу в ванной. Лицо было чужим. Бледное, измождённое, глаза налиты кровью, зрачки расширены. Но самое главное — он не узнал его. Он увидел не себя. Он увидел кого-то другого. Что-то, что копировало его образ.
Резкое, спонтанное движение — и голова с размаху ударяется об зеркало. Стекло трещит, скользит под кожей, оставляя рез глубокий, почти до кости, от скулы до линии подбородка. Он отшатывается, кровь заливает глаз. Но даже тогда он не закричал. Он смотрел в расколотое зеркало, как будто ждал, что из него кто-то выйдет.
Рана была неаккуратной, рваной. Он обработал её сам — трясущимися руками, с грязной водой и тупым пинцетом. Шов лег неровно, ткани срослись плохо. Шрам остался навсегда — диагональный, изломанный, проходящий через всю левую сторону лица. Он не скрывал его. Наоборот — будто принимал его как метку: это граница между прежним "я" и машиной, в которую он превращался.
Психоз повторялся и после. Не так остро, но всё чаще — "дефекты" в восприятии, временные провалы, когда он не помнил, что делал последние два-три часа. Появилась подозрительность даже к собственному коду: он перепроверял всё по несколько раз, как будто кто-то мог внедрить в его работу чужую волю. Начал записывать сессии на внешний накопитель, как "журнал наблюдения за самим собой". Социопатия, и раньше лишённая эмпатии, теперь усилилась фрагментацией сознания — он перестал чувствовать людей не просто как чужих, а как ненадёжные переменные в окружении.
Он стал бояться не боли, не смерти, не провала. Он стал бояться сбоев — внутри себя. Потому что именно они мешали ему быть совершенным. И всё, что он делал с тех пор — делал назло этим сбоям.
Настоящее время
После одного из «исчезновений» — тех, что невозможно отследить ни по базам данных, ни по уличным камерам — Crimson покинул Японию. Это не было побегом. Скорее — линейным продолжением его существования, когда даже тени за спиной уже не имеют значения. Он стер все цифровые следы: снял себя с несуществующих списков арендаторов, выключил сервера, зашифровал каналы. Затем — исчез физически.
Несколько недель он провёл в Гонконге, скрываясь в подвальных компьютерных клубах, питаясь лапшой и таблетками, подключаясь к старым магистральным линиям, чтобы получить транзитный доступ через серверы Юго-Восточной Азии. Там он поменял личность — снова. В документах он уже был не Crimson, не Kagami. Он стал чем-то третьим. Нечитаемым. Просто строкой кода, проскользнувшей сквозь границы.
Дальше была Мехико. Там он работал пару месяцев на небольшой картель: перебивал видеопотоки с дронов, менял траектории GPS-сигналов, делал фальшивые удостоверения пограничников. Оплаты было достаточно, чтобы пересечь границу на чёрном транспорте — в группе таких же, как он: потерянных, молчаливых, исчезнувших.
В Лос-Сантосе он осел не потому, что выбрал — а потому что дальше идти не было смысла. Город принял его, как принимает мусор в сточных коллекторах: безразлично, но прочно.
Здесь всё совпало. Переплетение интересов криминальных кланов, эмигрантских банд, уличных авторитетов и старой корпоративной грязи. Здесь не было центра. А значит — было место для тех, кто действует в тени.
Crimson не искал "работу". Он просто однажды вышел в сеть под новым ключом — и сигнал был принят. Сначала — подпольный синдикат по подделке гражданств. Потом — группировка выходцев из Восточной Европы, которой нужно было «зачистить» цифровые записи об оружейных поставках. Позже — мексиканцы, у которых внезапно оказались проблемы с авиационным реестром. Он не спрашивал зачем. Ему давали доступ — он делал.
Он не принадлежал никому. Ни одной группировке. Ни одной структуре. Он не клялся, не писал кровью, не носил цветов. Он был инструментом. Универсальным. Страшным. Молчаливым. Его знали по кодовому имени. Никто не пытался узнать больше. Он не выбирал сторону: работал на того, кто платит, кто гарантирует тишину. Местные синдикаты, эмигрантские группировки, даже бывшие сотрудники силовых структур — у всех были тайны, и всем рано или поздно приходилось стирать следы. Crimson стал тем, кто это делал. Быстро, молча, навсегда.
Он работал там, где платили. Сегодня — на азиатов, завтра — на русских, на следующей неделе — на тех, кто только что убил предыдущих клиентов. Для него не существовало понятий «лояльность» или «честь». Только файлы. Только данные. Только цена.
Crimson Faradoshi — теперь не просто тень в сети, а известный в узких кругах специалист, чьё имя не произносят вслух. Он работает на структуру, которая внешне — обычная компания, которая платит налоги государству, а по сути — цифровое крыло преступного синдиката.
Работа в Лос-Сантосе не ограничивалась только кодом. Несмотря на его технический профиль, синдикаты не позволяли оставаться в стороне от полевого мира. В какой-то момент ему пришлось не просто писать — а ездить на встречи, провожать грузы, быть «тенью» при сделках. Сначала он был как мебель: молчаливый, ненужный, странный. Потом — как страховка. Кто-то понял, что он не просто айтишник. Он запоминал маршруты. Следил за сигналами. Знал, кто из «своих» готов предать. А главное — не боялся.
Оружие появилось у него в руках не по желанию, а по требованию. Сначала — нож. Потом — короткий обрез. Ему не давали инструктажей. Просто кидали в ситуации, где нужно было «стоять рядом и не мешать». Иногда приходилось бить. Иногда — угрожать. Иногда — реально защищаться. Несколько раз его пытались вытащить «в ноль» прямо на сделке, когда одна из сторон считала, что его ноутбук — слабое звено. Он выживал. Не потому, что знал, как. А потому, что рефлекторно действовал так, как делал это с юности — резко, первым, без тормозов.
Со временем у него появился опыт: как не дать себя схватить сзади, как бить, если против двоих, как использовать тело как инструмент, а не как броню. Он не учился этому. Он просто жил в этом. Каждый день. Каждый квартал — зона риска. Каждый контакт — потенциальная угроза. Даже «свои» могли оказаться против.
В итоге его стали бояться не только за мозги, но и за реакцию. Он не устраивал сцен, не кричал, не махал ножом. Но было известно: если на него накинутся — он не остановится, пока не станет тихо. В нём не было силы. В нём была жестокая привычка жить, даже если вокруг больше.
Сейчас же Crimson так-же как и остальные участвует в разборках. Он держит оружие, ездит на встречи и прикрывает наркотрафик. Он —механизм в основе всей системы. Его работа — скрывать, стирать, управлять, убирать ненужных. Он знает, где уязвимы серверы полиции, как выглядят "чистые" банковские потоки, как оформить паспорт на мёртвого и сделать его биографию лучше, чем у живого.
Он создал сеть ложных лиц и цифровых "призраков" по всей стране. Каждое из этих лиц — часть какого-то бизнеса, поставки, фонда или онлайн-магазина, через который проходит переработанный капитал. Когда деньги якудзы становятся слишком громкими — он делает их тише. Когда человек становится неудобным — он удаляет его историю. Как физически так и информационно. Он умеет стирать само существование.
Связь с внешним миром у него все так же минимальна. Он живёт в многоуровневом помещении в подвале старого промышленного здания, оборудованном генераторами, серверными стойками и холодильниками, полными синтетических препаратов. Здесь нет окон. Здесь нет времени. Здесь он работает — и существует.
Наркотики всё ещё с ним. Только теперь — на дозировке, выверенной до миллиграмма. Он сам регулирует биохимию: утренний микродоз стимулятора для запуска цикла, ингибитор кортизола в пиковые часы, парализующий "стоп-код" — чтобы тело не выгорело окончательно. Эмоции — редкость. Сны — почти исчезли. Его психика теперь не рушится — она стабильна, как бункер. Но и больше не живая.
Он не делает это ради денег. Деньги ему не нужны: всё, что он хочет, — контроль. Не за миром, а за хаосом внутри себя. Он не спасает никого. Он не верит ни в правду, ни во зло. Он знает: всё можно подделать, всё можно удалить. Кроме одного — шрама на лице, который не исчезает ни в зеркале, ни в памяти.
Crimson Faradoshi — не имя. Это сигнал.
01001001 00100000 01100001 01101101 00100000 01101111 01110101 01110100 01110011 01101001 01100100 01100101 00100000 01110100 01101000 01100101 00100000 01110011 01111001 01110011 01110100 01100101 01101101 00101110
Если он заинтересовался чем-то — значит, кто-то уже начал исчезать.
Итог
Навык хакера:
Изоляция от внешнего мира и вынужденное погружение в цифровую среду способствовали развитию исключительных компьютерных способностей, превращая его в эксперта по взлому и цифровому манипулированию.
Возможность отыгрывать "Психа" при приеме наркотиков свыше нормы/при оскорблении другими людьми:
Избыточное употребление синтетических стимуляторов запускает психотические эпизоды, нарушая восприятие реальности и усиливая склонность к агрессивным и саморазрушающим действиям.
PG:
Диссоциальное расстройство личности формирует безэмоциональное и хладнокровное поведение, позволяющее ему не бояться противостоять превосходящему числу противников.
Дефицит меланина и шрам на лице::
Врожденный альбинизм и внешнее уродство на лице делает пребывание на улице физически болезненным, вынуждая его выбирать изоляцию и способствуя развитию затворнического образа жизни.
Последнее редактирование:
