- Автор темы
- #1
Личное фото:
Возраст: 45
Дата рождения : 25:12:1980
Родился в городе: Акапулька на берегу моря (Мексика)
Гражданство:CША
Национальность: Американец
Имя Фамилия: Timur Kotobskiy
Пол: Мужской
Телосложение: Спортивное
Цвет волос: Сидой
Цвет глаз: Белий
Татуировки: по всему телу , Бельмо на обоих глазах, глубокие шрамы на лице и теле
Рост: 195 см
Описание внешнего вида: Timura Kotobskiy-человек с неоднозначной внешностью. Ни высокий, ни низкий, его рост составляет около 195 сантиметров, а фигура говорит не столько о силе или мускулатуре, сколько о выносливости. Его телосложение имеит не то што мускули а форму о которой только и мечтают — результат не физических тренировок, а, скорее, долгих лет, проведённых в суровых, беспощадных условиях. В его движениях ощущается сдержанная точность: он двигается без лишней суеты, экономно, как человек, привыкший рассчитывать каждое действие. В нём сочетается молчаливая собранность с ощущением скрытой напряжённости — словно он прошёл сквозь пламя и остался жить, но уже другим человеком.
Его глаза — белие, как снег, словно тот самий зимний период когда випал белий белий снег. Натуральные они или нет — сказать сложно. Волосы коротко подстрижены по бокам, но сверху оставлены чуть длиннее и растрёпаны, что придаёт образу небрежную, хаотичную динамику. Трудно понять, случайна ли эта небрежность или является отражением его равнодушия к внешнему виду. Несмотря на свои 45 лет, во внешности Тimur'a чувствуется некая застывшая вечность, будто время прошло сквозь него, а не мимо него.
Однако самый тревожный элемент его облика — это глаза. Они бледно-белого оттенка, словно когда-то были золотистыми, но выцвели, как старая фотография. Левый глаз пересекает тонкий, почти незаметный шрам, идущий от брови к скуле — след от глубокой раны, давно затянувшейся. В его взгляде — постоянное напряжение, как будто он всё время ищет что-то важное: угрозу или истину. Правый глаз кажется темнее, всегда будто в тени — словно прикрыт не только светом, но и чем-то иным, невидимым. Его взгляд создаёт ощущение, что он видит больше, чем говорит — и, возможно, больше, чем должен.
Лицо Timur изрезано следами изоляции и борьбы. Его кожа — светло-оливковая, но с сероватым, уставшим оттенком, выдающие хроническое переутомление. По линии челюсти и шее можно разглядеть тонкие, серебристые шрамы — большинство из них едва заметны, но вблизи создают ощущение, будто его тело — карта прошлых битв. Это лицо, на котором отпечатались одиночество и война, внутренние и внешние.Детство(0-12):Детсво Timura Kotobskiy началося в далеком 1980 году 25 декабря в самом сердце старого Акапулько(Мексика если чо) — города, который в те годы был одновременно раем для туристов и адом для местных, особенно в беднейших кварталах, где процветали криминальные кланы и наркокартели. Это был период, когда мафия уже не скрывалась в тени, а правила открыто — через улицы, бизнесы, полицейские участки и даже церкви. Акапулько, с его ослепительным солнцем, песчаными пляжами и бирюзовыми водами, был всего лишь ширмой. За фасадом курортного рая пряталась другая сторона города — мир оружия, наркотиков, жестокости и абсолютной безнаказанности. Именно в этом контексте началась жизнь Timura Kotobskiy
Его мать, Ana Kotobskiy, была местной женщиной смешанного происхождения — наполовину мексиканка, наполовину француженка, с тяжёлым прошлым, следы которого она тщательно скрывала. Она работала парикмахером в подпольном салоне, принадлежавшем жене одного из мафиози, где, помимо стрижек, оказывались и другие, куда более щекотливые "услуги". Её глаза всегда выглядели уставшими, будто она видела слишком много и слишком рано поняла, что надежда — это роскошь, которой бедные не могут себе позволить. Об отце Тimur'a известно было немного — говорили, что он был иностранцем, возможно, русским или сербом, наёмником, который исчез из города так же внезапно, как и появился. Оставил он после себя лишь фамилию, и, как шептались соседи, — нестабильную, темную кровь в жилах мальчика.Семья ютилась в ветхом, бетонном доме на окраине моря где закон принадлежал тем, у кого было больше оружия и меньше совести. Электричество отключали ежедневно, крыша протекала при каждом дожде, а ночи были наполнены звуками мотоциклов, выстрелов и криков.
Timur с детства привык спать в одежде, готовый в любой момент проснуться и прятаться под кроватью или бежать, если "плохие люди" приходили искать кого-то по соседству. Его детство не знало тишины — оно было постоянной тревогой. Уже в раннем возрасте Timur проявлял черты, которые пугали даже взрослых: он был замкнутым, почти безмолвным ребёнком, с холодным, изучающим взглядом.
Он редко плакал, почти не смеялся и никогда не жаловался. Его игры были странными: он строил из гвоздей и дерева маленькие ловушки, расставлял их в подвале, следил за насекомыми, наблюдая, как они погибают. Другие дети сторонились его. У него не было друзей. Он не стремился к общению — предпочитал слушать разговоры взрослых, прятаться в углу и впитывать информацию, как губка. Он рано научился понимать, когда человек лжёт, когда боится, когда готов совершить насилие. Его мать замечала эти черты и иногда смотрела на него с тревогой, как будто не узнавала собственного сына.Когда Timur'y было шесть, он стал свидетелем сцены, которая навсегда изменила его взгляд на мир.
Вечером на глазах у него прямо у их подъезда был застрелен мужчина — сосед, с которым его мать иногда пила кофе. Один выстрел — и тело рухнуло на пыльный асфальт. Timur не закричал, не убежал — он просто смотрел. Долго. Внимательно. И потом ещё долго не мог заснуть, пока не нарисовал то, что увидел, мелом на полу. Эта сцена запомнилась ему навсегда: не смерть, а реакция людей — апатия, страх, равнодушие, как будто это было частью рутины. Школа была для Timura не более чем временным укрытием. Он не был прилежным учеником, но обладал острой, почти пугающей памятью и способностью решать сложнейшие задачи, если они его интересовали. Чтение стало его тайным бегством: он тайком носил домой старые, потрёпанные книги — романы о войне, криминальные хроники, психологические очерки. Он не просто читал — он анализировал, раскладывал поведение героев по кусочкам, учился понимать мотивы и структуру страха. Учителя не могли понять, кто он — талантливый ребёнок или потенциальная угроза.
Однажды, в возрасте десяти лет, Тimur был временно отстранён от занятий после того, как избил другого мальчика — не в ярости, а с пугающей методичностью. По его словам, тот "перешёл границу". Никакой раскаяния в его глазах не было.Несмотря на эмоциональную холодность, единственный человек, к которому Тimur испытывал настоящую привязанность — это его мать. Между ними существовала молчаливая связь. Он никогда не говорил ей о своих переживаниях, но всегда знал, когда она плакала в ванной, когда у неё не хватало денег на еду, когда она скрывала синяки от очередного "гостя", пришедшего за долгами. Он начал заботиться о ней по-своему: незаметно прятал нож под подушкой, учился, как взламывать замки, собирал слухи на улицах.
Даже в таком юном возрасте он уже понимал: защита — это не право, а обязанность, и если ты не готов сражаться, значит, ты уже проиграл.Годы шли, и Timur постепенно начал понимать, что мир вокруг него — это не просто хаос, а система, построенная на страхе, власти и насилии. Он научился видеть узоры в этом хаосе, научился понимать, кто управляет, а кто подчиняется, кто притворяется жертвой, а кто — хищник. Эти наблюдения выковали в нём стремление к контролю — не обязательно физическому, но психологическому.
Он не мечтал стать полицейским, героем или спасителем. Он хотел знать, как работает тьма, и стать частью силы, которая может её использовать.К 12 годам Тimur Kotobskiy был уже не ребёнком — он был тенью.
Он знал, где спрятаться, как наблюдать, как читать человека за пять минут. Он всё ещё был молчалив, всё ещё одиночка, но в его молчании теперь чувствовалась угроза. Мафия, наркотики, уличное насилие — всё это не пугало его, оно стало фоном, нормой. Он не мечтал вырваться из этого мира. Он мечтал его понять — и подчинить.
Юность(12-17): Юность Timur'a била периодом стресового состояния и периода взросления до уличного учасника и его ритуалов.Он по-прежнему не кричал, не привлекал к себе внимания, не вступал в банды, но всё чаще его лицо мелькало там, где что-то происходило: возле ограблений, при разборках, рядом с телами, которые «поскользнулись» на пыльных ступенях. Он не убивал. Пока. Но он учился. Глядя. Молча.Местные начали воспринимать его как «el fantasma» — призрак. Он не смеялся, не шутил, не пил, как остальные подростки. Он просто был. Он появился рядом — и через несколько минут происходило что-то плохое. Слухи росли. Говорили, что он колдун, проклятый, или шпион полиции. Никто не знал, где он живёт. Никто не знал, чем он занимается. Но знали: Тimura лучше не трогать. Слишком тихий. Слишком спокойный. Слишком опасный.На самом деле он всё ещё жил с матерью. Но их квартира уже превратилась в полутемное прибежище, пропитанное запахом дешёвого кофе, железа и пота. Ana (так теперь её называли все — без фамилии, без прошлого) болела. Что-то с лёгкими. Она задыхалась ночами, кашляла кровью. Но от врачей отказывалась.
Говорила: «Нет денег, hijo, и всё равно не помогут». Тimurka приносил ей лекарства, доставая их у аптекарей-контрабандистов, расплачиваясь мелочью или услугами, чаще — чужими секретами.В возрасте 13-цити лет он впервые столкнулся с тем, что можно было бы назвать «работой». Один из уличных информаторов мафии, по прозвищу Эль-Кардинал, предложил Timury простое задание: проследить за человеком и доложить, куда тот ходит. Тimur выполнил это безупречно. Не потому что хотел денег, а потому что ему был интересен сам процесс. Он изучал цель, как биолог изучает поведение насекомого. Через три дня он отдал Кардиналу блокнот, в котором была зафиксирована не только маршрутная карта, но и список привычек объекта, его слабостей, возможных связей. Кардинал перечитал всё — и выругался. Не от злости. От восхищения.С этого момента Тimur стал «теневым учеником» улицы. Он не входил в структуры, не присягал никому, но получал задания от разных людей: следить, передавать, устрашать, собирать информацию. Он не отказывался. Никогда. Но и не брал всё подряд. Только то, что давало ему возможность учиться.В 14-цеть лет он завёл свою первую тетрадь, чёрную, кожаную, где начал записывать не просто наблюдения, а поведенческие схемы. Как меняется тон человека, когда он врёт. Как дрожит рука у тех, кто на грани предательства. Какие темы заставляют людей забыть об осторожности. Это не был дневник. Это была разработка тактики управления людьми.
В школе он ещё числился, но туда почти не ходил. Учителя махнули рукой. Он был слишком сложным — и слишком пугающим. Один из них — старый учитель философии, с которым Тimur иногда оставался после занятий — однажды сказал ему:
«Ты слишком хорошо видишь правду, Kotobskiy. Это либо путь к силе… либо к полному одиночеству».
я ничего не ответил. Но это запомнилисо мне хорошо.
В 15-цеть лет он впервые столкнулся с выбором: участвовать в насилии — или остаться в стороне. Одного из мальчиков, младше его, подозревали в том, что тот «сливает инфу» полиции. ТImur'y предложили "проверить". То, что он сделал, не обсуждалось. Он поговорил с мальчиком ровно пять минут. Тот потом уехал из Акапулько и больше никогда не вернулся. Что было сказано — неизвестно. Но после этого Тumyr'a начали называть «el Silenciador» — Умиротворитель. Он не убивал. Но мог заставить исчезнуть.
К 16-цети годам он владел улицей через страх и молчаливый авторитет. Он не носил оружия открыто. Не кричал. Не строил банду. Но его боялись больше, чем тех, кто ездил с охраной. Люди, с которыми он сотрудничал, менялись. Кто-то пропадал. Кто-то «внезапно» становился очень тихим. Тimur стал неофициальным посредником в конфликтах между мелкими структурами. Он не вмешивался. Он балансировал. И при этом записывал, наблюдал, анализировал.
Он не верил в добро и зло, но верил в баланс. И знал: настоящий контроль — это не власть над телами, а власть над страхом и решением.
В 17 он выглядел как взрослый: высокий, хмурый, с пустым взглядом. Лицо его уже носило шрамы — не физические, а внутренние. Он почти не улыбался. Лишь иногда — уголком губ, если происходило что-то предсказуемое.
К этому времени его мать была уже почти прикована к кровати. Он ухаживал за ней молча, но с трогательной точностью: лекарства, вода, книги, еда. Никаких слов. Только действия. Она умирала медленно. И он знал это. Он не молился. Не просил. Он просто ждал, готовясь к следующему шагу.
Юность Timur'a закончилась не в день его совершеннолетия, а гораздо раньше — когда он окончательно осознал: он живёт в мире, где выживает не сильнейший, а самый наблюдательный. И он собирался стать именно таким.
Молодость(18-25): Молодость Timur'a началася с великих возможностей с мафие. К моменту, когда Timur Kotobskiy пересёк порог своего восемнадцатилетия, он уже был не просто уличной легендой. Он был ценностью. Инструментом. Фигурой, за которую в криминальных кругах Акапулько шла негласная борьба. Его имя не кричали на улицах — его шептали в кабинетах, прокуренных залах и машинах с тонированными стёклами. Он был слишком умен, чтобы быть просто бойцом, и слишком тих, чтобы быть главарём банды. Он был стратегом, наблюдателем, манипулятором, которому ещё не было и двадцати.
Великая возможность пришла в лице Рауля "Дон Росарио" Моралесa, одного из старейших и наиболее расчётливых лидеров наркокартеля "La Culebra". Этот человек не терпел вспыльчивости, предпочитал шахматные партии пулевым перестрелкам. И ему нужен был молодой ум, свежая кровь, тот, кто мог бы видеть угрозу до того, как она станет реальной.
Timur'a пригласили на встречу. Без предупреждения. Без права отказаться.
Вечер. Частная вилла за городом. Тихая музыка, запах дорогого табака, мужчины в белых льняных костюмах и женщины с глазами, полными холода. Дон Росарио сидел в глубине зала, окружённый охраной, словно паук в центре паутины.
Он взглянул на Timur'a и сказал всего одно:
— Ты не мой человек. Но ты можешь стать чем-то большим, чем просто человек.
Это была не вербовка. Это было приглашение в иной мир. Мир, где нет улиц, лишь схемы. Где преступления совершаются не с пистолетом в руке, а с бумагой, угрозой, тайной, сделкой.
С этого дня Тimur стал "consultor interno" — внутренним консультантом картеля. Он не убивал, не перевозил кокаин, не запугивал. Он предотвращал конфликты, разрабатывал информационные атаки, находил слабые звенья в структурах конкурентов, предлагал решения, которые позволяли "La Culebra" обгонять других без единого выстрела.
С 18 до 21 лет он жил, будто в другом измерении:
Его дни начинались с чтения сводок, допросов и записок от уличных "ушей".Он создавал психологические профили врагов, определяя, кто склонен к предательству, а кто держится на страхе.Он читал труды Макиавелли, Сунь Цзы, Густава Лебона, сочетая их с реальной уличной логикой.
Но в этот период начался и внутренний разлом. Чем больше он понимал механизм власти, тем яснее осознавал — она непринадлежит никому, а поглощает всех.
В возрасте 22 лет он отправился в Тихуану — город, где разгоралась картельная война. Тimur был направлен туда как независимый переговорщик. Ему нужно было усмирить двух безумцев, которые угрожали разрушить баланс, построенный "La Culebra". Он прибыл один. Без охраны. Без оружия.
И он решил конфликт за один вечер. Его аргументы не обсуждались. Один главарь исчез спустя три дня. Второй — подписал соглашение.
Его прозвали "El Arquitecto" — Архитектор. Не из-за схем, а потому что он строил хрупкий порядок в мире хаоса.
Однако личная жизнь Timur'a в этот период — пустыня. После смерти матери в возрасте 20 лет он закрыл в себе всё человеческое. Он не пил, не курил, не связывался с женщинами дольше одной ночи. У него были только работа, книги и его тетради — теперь уже целая библиотека, исписанная схемами, шифрами, мыслями, тактиками. Некоторые страницы были зашифрованы. Некоторые — сожжены.
К 25 годам он был одним из самых ценных нелюдей в структуре мафии, но сам уже не чувствовал к ней привязанности. Он видел, как стареют и гниют те, кто в молодости вершил судьбы. Он видел, как заигравшиеся хищники становятся жертвами — не пули, а бездействия, неосторожной фразы, одной забытой слабости.
Он начал исчезать из светских мафиозных мероприятий. Появлялся всё реже. Отдавал приказы через посредников. Уходил в тень. В аналитическую изоляцию.
Однажды, в конце 25-го года, он исчез на месяц. Никто не знал, где он. Когда вернулся — у него были новые шрамы. Лицо стало более каменным. И в его глазах появилась новая, глубокая пустота — как будто он наконец понял цену всем своим схемам.
Он больше не хотел играть за других. Он хотел построить свою игру.
Взрослая жизнь(25-45):К 25 годам Тimur Kotobskiy уже давно перешёл ту черту, за которой начинается не просто власть, а тяжесть власти. Он знал слишком много, слишком часто стоял в тени слишком могущественных фигур, и слишком близко видел, как устроен настоящий страх. Но именно тогда, когда он мог бы возглавить собственную фракцию, собрать людей, начать войну или заключить сделку всей жизни — он сделал невообразимое.
Он ушёл. Полностью. Навсегда.
Мотивов не было видно со стороны. Кто-то говорил — устал. Кто-то — разочаровался. Были слухи, что он влюбился, другие утверждали, что он сошёл с ума после одной из операций, которую никто не осмеливался обсуждать вслух.
Правда была проще — и страшнее.
Он перестал верить, что способен исправлять систему изнутри. Он понял, что стал частью той самой машины, с которой когда-то хотел бороться. И больше не мог смотреть в зеркало, не ощущая холодного презрения к самому себе.
Он исчез с радаров. Сжёг все мосты. Уехал вглубь штата Герреро, где жил среди крестьян, под чужим именем, работал с землёй, читал, молчал. Иногда помогал местной полиции, анонимно передавая информацию, которая приводила к задержанию банд, перевозящих оружие. Он начал вести дневники покаяния, в которых описывал каждый шаг, каждый просчёт, каждое преступление, к которому имел отношение. Не для оправдания. Для памяти.
Но мафия так просто не отпускает.
Когда он отказался участвовать в новой операции по устранению конкурента, его предупредили. Один звонок. Один голос.
Через неделю на него устроили засаду. Он спасся — чудом. Пуля прошла рядом с виском, а всплеск горячего пороха попал прямо в правый глаз, обжёг сетчатку. Он не ослеп полностью, но получил помутнение — бельмо, полупрозрачное, словно белая печать предательства, оставшаяся на его лице навсегда.
Ему пришлось снова исчезнуть, теперь уже не по выбору. Его внешность изменилась — он начал носить тёмные очки или шляпы с широкими полями, но шрамы остались. Он уже не прятал их. Это было его покаяние.
С 28 до 35 лет он жил между мирами — не преступник, но и не полицейский. Он стал частным аналитиком, консультантом по безопасности, разрабатывая системы защиты, психологические профили и методы допроса. Некоторые из его клиентов даже не знали, кто он на самом деле. Те, кто знал, — молчали. Потому что Тimur всегда находил решения, когда никто не мог. Он стал тихим гением из тени, специалистом по "тёмной психологии", консультируя по самым сложным случаям — похищения, террористические угрозы, корпоративные заговоры.
Он сотрудничал с международными структурами, помогая ловить тех, с кем раньше работал. В этом было нечто личное — не месть, а долг. Он знал, что никогда не сможет искупить всё, но мог превратить знания в оружие во благо. И делал это методично, почти как хирург.
С каждым годом он становился всё более отчуждённым, словно его душа жила в другом измерении. Его бельмо, вкупе с глубокими складками на лице, создавали впечатление, будто он пережил что-то, что убило бы другого, но остался, как призрак собственного прошлого.
Он редко говорил о себе. Однажды, когда его спросили, почему он ушёл из мафии, он тихо сказал:
— Я не ушёл. Я просто перестал слушаться приказы демонов.
К 40 годам он стал некем вроде легенды в профессиональных кругах. Его приглашали как консультанта для правительственных расследований, при этом он почти нигде не фигурировал официально. Все знали: если Тimur берётся за дело — оно будет решено. Он стал своего рода душевным следопытом, способным понять психопата, раскрыть молчаливого убийцу, расшифровать замысел террориста.
Он не искал славы. Он искал баланс, тишину, искупление.
И всё же в нём жила тень прошлого. Иногда по ночам он просыпался в холодном поту. Иногда брал в руки старую зажигалку, на которой были выгравированы инициалы убитого друга из мафии и любимой матери . Иногда шёл к обрыву у моря, чтобы просто молчать, слушая, как волны разбивают камни, либо смотря на звезди под душевние треки.
Сейчас, в 45 лет, Timur Kotobskiy — человек без стороны, без флага, без семьи, без прошлого, которому можно доверять. Он не святой. Он не монстр. Он — порождение мира, где добро и зло переплелись так глубоко, что выбрать сторону — значит солгать себе.
Но он всё ещё держит свою позицию. Потому что знает: если он упадёт — за ним не останется никого, кто бы держал эту линию.
Настоящее время (45 лет): В 45 лет Тimur Kotobskiy больше не тот человек, которым его знали раньше — ни в мафии, ни в спецструктурах, ни в подполье. В его походке больше нет стремительности, но есть тяжесть прожитых лет. Его лицо прорезано временем, взгляд спокоен, но глубоко в нём горит огонь непрощённого прошлого, за который он пришёл заплатить — своей волей, своим умом, своей последней войной.
После многих лет изгнания, тайной службы и добровольного затворничества, он вернулся туда, откуда начался его путь — в родной город, некогда процветающий, а ныне разорённый, проданный, перегрызенный мафиозной заразой. Город, где он когда-то впервые взял в руки оружие. Город, где впервые увидел, как человек может убивать за деньги, и как молчат те, кто должен говорить. Он вернулся не как мессия, и не как мститель. Он вернулся как человек, у которого нет ничего, кроме цели — и этой цели достаточно.
Он пришёл открыто, не скрывая ни своего имени, ни своего бельма, которое теперь стало знаком несломленного выжившего. Шрам на лице, бельмо на правом глазу, седеющие волосы, прямая, усталая осанка — всё в его облике говорит, что этот человек больше не боится ничего, кроме равнодушия. И что против страха он давно выработал иммунитет.
Теперь он работает на стороне закона — на той самой, против которой когда-то шёл. Но не как простой офицер, и не как чиновник. Он стал помощником шерифа округа Акапулько, человеком, у которого нет формального титула, но есть полное доверие от нового поколения служителей закона, особенно тех, кто вырос в том же аду, в котором когда-то жил он.
Он не носит форму, не участвует в пресс-конференциях, не подписывает ордера — он действует на уровне, где закон и улица пересекаются, где бумаги уже не работают, а остаётся только опыт, ум и внутренняя сила. Его миссия — очистить город, но не только от мафии, а от страха, от власти молчания, от чувства, что зло — это единственная форма порядка.
Тimur снова сталкивается с теми, кого знал раньше — старые лица мафии, которые теперь сидят в кабинетах, владеют охранными агентствами, строительными фирмами и частными банками. Он знает, кто они на самом деле, и теперь он не боится сказать это в лицо. Многие сначала не верили, что он всерьёз — думали, что он просто усталый реликт, что его легко убрать. Но очень скоро поняли, что он всё ещё охотник, только теперь он охотится не ради наживы, а ради порядка.
Он стал живым призраком прошлого, возвращающимся к тем, кто не ждал, что он выживет. Он расследует старые убийства, выкапывает закопанные связи, давит тех, кто привык жить над законом. Делает это холодно, с математической точностью. Он не ломает — он разбирает по частям, как сложный механизм. И каждый, кто сталкивается с ним в деле, знает — попав в его фокус, ты уже проиграл.
Он не стал связывать свою жизнь с кем-то ещё. Он не женат, не имеет детей, и не ищет покоя. Его дом — маленький, одинокий домик в горах над городом, где только камень, ветер и несколько книг. Он редко отдыхает, почти не спит, много курит, пьёт крепкий чёрный кофе без сахара. Его голос — грубый, с хрипотцой, словно из старого диктофона. Но каждое слово, сказанное им — весит, как приговор.
Люди боятся его. Даже свои. Но те, кто с ним рядом — гордятся. Потому что знают: Тimur не отступит. Он не сгибается. Он не забывает.
Теперь, спустя десятилетия, город снова стал его полем боя. Но на этот раз — он на стороне света, даже если этот свет тусклый, даже если он идёт через мрак. Он понимает, что не все грехи можно смыть, но верит, что если остановит хотя бы одного, спасёт хотя бы одну жизнь — это уже будет победой.
Его называют по-разному:
- «Старик с одним глазом, который видит больше, чем целый участок»
- «Тень справедливости»
- Или просто «Либерти» — имя, которое снова внушает страх мафии и уважение у тех, кто не сдаётся.
Итог
Timur Kotobskiy может работать в государственных структурах, не скрывая свои шрамы , став символом борьбы с мафией. Он получил глубокий шрам на щеке и разрывы губ в результате пыток после выхода из криминала. Также Бельмо на правом и левом глазу появилось, когда раскалённый порох попал в глаз при стрельбе в упор с пистолета когда мафия хотела убрать меня.
Последнее редактирование: