- Автор темы
- #1
1. Основная информация:
Имя: Kaha
Фамилия: Mansory
Возраст: 24
Дата Рождения: 26.03.2001
Пол: Мужской
Фото паспорта:
2.Внешние признаки:
Национальность: Американец
Цвет глаз: карие
Цвет волос: черный
Рост: 175см
Вес: 70 кг
Татуировки: нету
3.Родители
Его отец, Давид, родился в селе, затерянном между горных хребтов в Грузии, где даже время текло иначе. Дожди смывали дороги, а зимы заставляли дома укутываться в снежные платки. Сын пастуха, он с детства верил, что ветер — это не стихия, а неиспользованный ресурс. В двенадцать лет, пока отец пас овец, Давид разобрал сломавшийся трактор и собрал из его деталей ветряк. Тот скрипел, дрожал, но давал свет их хижине — слабый, мерцающий, как светлячок в банке. Бабушка крестилась и звала его колдуном, а соседи тайком приходили посмотреть на «дьявольскую машину». Позже, в Тбилиси, его идеи казались безумием. На лекциях в политехническом институте он рисовал схемы, похожие на абстрактные картины, и говорил, что электричество — это Будущее. Преподаватели морщились, но студенты задерживались после пар, чтобы услышать, как он сравнивает сопротивление проводников с судьбой: «Оно не мешает току, а направляет его — как русло реки».
София выросла в доме, где стены дышали музыкой. Её отец, скрипач, умер молодым, оставив после себя футляры с инструментами и тетради с нотными записями. Мать, учительница литературы, научила её читать между строк — и в книгах, и в жизни. Виолончель София выбрала в семь лет: «Она говорит басом, как папа», — объяснила она, а позже добавляла, что этот инструмент напоминает ей горы — низкие, густые звуки, будто эхо из ущелий. К двадцати годам её имя гремело в Европе: критики писали, что её игра «заставляет камни плакать». Но всё изменилось в Батуми, на фестивале, где наука танцевала с искусством. Давид, в промасленной куртке, с руками в царапинах, подошёл к ней после концерта и сказал: «Ваша виолончель звучала как горный вечер перед закатом — красиво и завораживающе ». Она рассмеялась. Через год они поженились. Их дом стал лабораторией парадоксов. В мастерской Давида пахло озоном и расплавленным металлом, в гостиной София репетировала Шостаковича, а в саду росла груша, под которой Каhа позже закопает своего первого робота. Они спорили о науке и музыке, мирились ночами, а утром Давид мастерил для Софии «поющие» подсвечники — медные трубки, которые гудели от пламени. Когда родился Каhа, отец вмонтировал в колыбель датчики, отслеживающие дыхание, а мать играла «Лунную сонату», пока сын засыпал. «Он должен понять, что мир — это симфония сломанных и целых нот», — говорила она. Давид погиб в горах, спасая мальчишку, который пробрался на испытания реактора. София не поверила в случайность: «Он видел, что конструкция рухнет. Он всегда знал цену своим безумствам». На похоронах Каhа, не плача, положил отцу в гроб игрушечного робота — того самого, что они собрали за неделю до смерти. София после этого перестала играть на публике. Её виолончель зазвучала тише, будто пряча боль между струн.
4.Детство
Первые воспоминания Каha — это запах паяльника и смолы смычка. В мастерской отца он собирал «машинки» из того, что находил: болты становились глазами, провода — жилами, а старые радиоприёмники давали голос. Его первый робот, Дзиду, был собран из жестяной банки и часовых шестерёнок. Он светился искрами и разговаривал, воспроизводя обрывки мелодий из радиоэфира. София называла его «металлическим пёсиком», а Давид смеялся: «Он унаследовал твой слух и мои руки». После смерти отца мир потускнел. Переезд в Тбилиси стал катастрофой: бетонные многоэтажки давили, соседи сплетничали за дверями, а в школе Каha травили за «деревенский» акцент и очки в роговой оправе. София устроилась в оркестр кинотеатра, играя под немые фильмы. Её виолончель теперь звучала в такт старым кинолентам, а Каhа сидел на заднем ряду, разбирая радиоприёмники. Единственным другом стал Гоги — сын уборщицы, худой, веснушчатый мальчишка, который собирал транзисторы из мусора. Вместе они создали «Клуб полуночников»: пробирались по ночам в школу, подключались к серверу и меняли оценки. Однажды они взломали школьное радио, транслируя запись рычания медведя вместо звонка. Директор грозился исключением, но София пришла на разговор с виолончелью и сыграла «Аве Марию» — так, что у него дрогнули губы. Директор все же оставил Каhу. Весной произошел взрыв. Каhа прокрался в кабинет химии, решив повторить отцовский эксперимент с электролизом. Он хотел создать «вечный двигатель», чтобы доказать: Давид не зря погиб. Но самодельный реактор из аквариума и аккумулятора взорвался, когда он добавил кислоту. Очнулся он в больнице, с лицом, зашитым, как лоскутное одеяло. Врачи говорили о чуде, но Каhа видел в зеркале монстра. Шрамы расходились от правой брови к щеке, словно молнии, застывшие на коже. Мать молчала, но по ночам он слышал, как её виолончель стонала в соседней комнате. Год он не выходил из дома. Гоги приносил ему детали для роботов, а София читала вслух «Мастера и Маргариту», останавливаясь на фразе: «Трусость — самый страшный порок». Однажды он разобрал Дзиду, вынул шестерёнки и закопал их под грушей в старом саду. «Я больше не хочу ничего создавать», — сказал он матери. Но в день, когда София умерла (тихо, во сне, обняв виолончель), он нашёл её записи — ноты, смешанные с отцовскими чертежами. На полях было написано: «Каhе — чтобы помнил, что боль можно превратить в музыку».
5.Образование
Вернувшись в школу, он стал призраком. Одноклассники рисовали на его парте чудовищ, учителя избегали взгляда. Лишь новая преподавательница информатики, Ирина, с лицом, изрезанным осколками войны, увидела в нём родственную душу. «Шрамы — это твои крылья, — сказала она. — Ты просто ещё не научился летать». Она подарила ему книгу по кибернетике и старый компьютер, на котором он написал первую программу — алгоритм, превращающий ноты в электрические импульсы. Университет он выбрал из-за подвала, где хранились ящики с отцовскими чертежами. Там, между лекциями, Каhа собирал устройства, которые смешивали технологию с искусством: перчатку, игравшую аккорды при жестах, очки, проецирующие стихи на стены. Однокурсники смеялись: «Ты как сумасшедший часовщик!» Но Нино, девушка с глазами, как у совы, и умением видеть истину, стала его союзницей. Вместе они создали «NeuroSync» — устройство, позволявшее глухим «слышать» музыку через вибрации. Дипломный проект Каha взорвал тишину академических кругов. «MindCanvas» — программа, переносящая травмы в виртуальную реальность. Используя свои медицинские снимки, он воссоздал момент взрыва, позволяя другим «прожить» его боль и собрать себя заново. Профессора назвали это кощунством, но студент-инвалид, потерявший ногу, сказал: «Я впервые увидел свою ампутацию не как конец, а как начало».
6.Настоящее время**
Сейчас его мастерская — бывший цех ткацкой фабрики, где станки заменили 3D-принтеры и паяльные станции. На стене висит виолончель Софии, её струны подключены к синтезатору, превращающему звуки в световые волны. Проект **ScarCode** родился из насмешки: пьяный посетитель бара сказал, что шрамы Кани похожи на глючный код. На утро он сделал татуировку-схему поверх шрама и выложил фото в сеть. Через неделю к нему пришла девушка с ожогом на руке: «Я хочу превратить это в дерево. Ведь шрамы — как корни, да?»
Сегодня **ScarCode** — это:
- **AR Tattoo Studio**: приложение, рисующее поверх шрамов узоры, которые видны через камеру. Ветераны носят цифровые ордена, дети — крылья фей. **BioInk**: чернила с наночастицами, мерцающие при стрессе. «Это как индикатор боли, который ты контролируешь», — объясняет Кана.
- **Echo Chamber**: аудиодневники, где люди записывают истории своих шрамов. Их голоса становятся саундтреками для чужих AR-тату.
Он отверг предложение Meta: «Мои шрамы не станут вашими данными». Вместо этого он открыл мастерские для детей из приютов, где они собирают роботов из хлама. «Сломанное — не значит бесполезное», — говорит он, показывая, как моторчик от фена может оживить игрушечного динозавра.
Личная жизнь — череда недописанных историй. После Нино, которая уехала во Флориду сказав: («Ты живёшь в прошлом»); и Анны, глухой художницы, рисовавшей его портреты сусальным золотом («Ты пытаешься спасти тех, кто не хочет»), он остался один. Его спутник — трёхлапый пёс Вольт, найденный на свалке. Протез лапы Вольта свистит, как флейта, при ходьбе — это Каhа встроил в него звуковой чип.
Его новая идея — **Project Echo**: имплант, превращающий нервные сигналы в музыку. «Боль, страх, радость — всё это ноты. Мы просто не умеем их слушать», — говорит он. Испытатель проекта, ветеран с ампутированной рукой, уже «играет» фантомными болями как на пианино.
По вечерам Каha играет на виолончели матери. Звуки смешиваются с гулом машин, а шрамы на его лице мерцают в свете неоновых ламп. Он не верит в исцеление, но верит в превращение. «Шрамы — это следы ран, — говорит он. — которыми жизнь испытывает нас на прочность, сдадимся ли мы? Или нет? ». Когда-нибудь он вернётся в горное село, где родился Давид, и построит там реактор по его чертежам. А пока он пилит старые часы, собирая из механизмов четвертую лапу для Вольта. Говорят, если приложить ухо к его мастерской ночью, можно услышать, как там кипит работа.
7. Kaha Mansory может носить маску на постоянной основе для сокрытия шрамов на лице (Обязательно одобрение лидера фракции и пометка в мед. карте (Исключение: Goverment))
Имя: Kaha
Фамилия: Mansory
Возраст: 24
Дата Рождения: 26.03.2001
Пол: Мужской
Фото паспорта:
2.Внешние признаки:
Национальность: Американец
Цвет глаз: карие
Цвет волос: черный
Рост: 175см
Вес: 70 кг
Татуировки: нету
3.Родители
Его отец, Давид, родился в селе, затерянном между горных хребтов в Грузии, где даже время текло иначе. Дожди смывали дороги, а зимы заставляли дома укутываться в снежные платки. Сын пастуха, он с детства верил, что ветер — это не стихия, а неиспользованный ресурс. В двенадцать лет, пока отец пас овец, Давид разобрал сломавшийся трактор и собрал из его деталей ветряк. Тот скрипел, дрожал, но давал свет их хижине — слабый, мерцающий, как светлячок в банке. Бабушка крестилась и звала его колдуном, а соседи тайком приходили посмотреть на «дьявольскую машину». Позже, в Тбилиси, его идеи казались безумием. На лекциях в политехническом институте он рисовал схемы, похожие на абстрактные картины, и говорил, что электричество — это Будущее. Преподаватели морщились, но студенты задерживались после пар, чтобы услышать, как он сравнивает сопротивление проводников с судьбой: «Оно не мешает току, а направляет его — как русло реки».
София выросла в доме, где стены дышали музыкой. Её отец, скрипач, умер молодым, оставив после себя футляры с инструментами и тетради с нотными записями. Мать, учительница литературы, научила её читать между строк — и в книгах, и в жизни. Виолончель София выбрала в семь лет: «Она говорит басом, как папа», — объяснила она, а позже добавляла, что этот инструмент напоминает ей горы — низкие, густые звуки, будто эхо из ущелий. К двадцати годам её имя гремело в Европе: критики писали, что её игра «заставляет камни плакать». Но всё изменилось в Батуми, на фестивале, где наука танцевала с искусством. Давид, в промасленной куртке, с руками в царапинах, подошёл к ней после концерта и сказал: «Ваша виолончель звучала как горный вечер перед закатом — красиво и завораживающе ». Она рассмеялась. Через год они поженились. Их дом стал лабораторией парадоксов. В мастерской Давида пахло озоном и расплавленным металлом, в гостиной София репетировала Шостаковича, а в саду росла груша, под которой Каhа позже закопает своего первого робота. Они спорили о науке и музыке, мирились ночами, а утром Давид мастерил для Софии «поющие» подсвечники — медные трубки, которые гудели от пламени. Когда родился Каhа, отец вмонтировал в колыбель датчики, отслеживающие дыхание, а мать играла «Лунную сонату», пока сын засыпал. «Он должен понять, что мир — это симфония сломанных и целых нот», — говорила она. Давид погиб в горах, спасая мальчишку, который пробрался на испытания реактора. София не поверила в случайность: «Он видел, что конструкция рухнет. Он всегда знал цену своим безумствам». На похоронах Каhа, не плача, положил отцу в гроб игрушечного робота — того самого, что они собрали за неделю до смерти. София после этого перестала играть на публике. Её виолончель зазвучала тише, будто пряча боль между струн.
4.Детство
Первые воспоминания Каha — это запах паяльника и смолы смычка. В мастерской отца он собирал «машинки» из того, что находил: болты становились глазами, провода — жилами, а старые радиоприёмники давали голос. Его первый робот, Дзиду, был собран из жестяной банки и часовых шестерёнок. Он светился искрами и разговаривал, воспроизводя обрывки мелодий из радиоэфира. София называла его «металлическим пёсиком», а Давид смеялся: «Он унаследовал твой слух и мои руки». После смерти отца мир потускнел. Переезд в Тбилиси стал катастрофой: бетонные многоэтажки давили, соседи сплетничали за дверями, а в школе Каha травили за «деревенский» акцент и очки в роговой оправе. София устроилась в оркестр кинотеатра, играя под немые фильмы. Её виолончель теперь звучала в такт старым кинолентам, а Каhа сидел на заднем ряду, разбирая радиоприёмники. Единственным другом стал Гоги — сын уборщицы, худой, веснушчатый мальчишка, который собирал транзисторы из мусора. Вместе они создали «Клуб полуночников»: пробирались по ночам в школу, подключались к серверу и меняли оценки. Однажды они взломали школьное радио, транслируя запись рычания медведя вместо звонка. Директор грозился исключением, но София пришла на разговор с виолончелью и сыграла «Аве Марию» — так, что у него дрогнули губы. Директор все же оставил Каhу. Весной произошел взрыв. Каhа прокрался в кабинет химии, решив повторить отцовский эксперимент с электролизом. Он хотел создать «вечный двигатель», чтобы доказать: Давид не зря погиб. Но самодельный реактор из аквариума и аккумулятора взорвался, когда он добавил кислоту. Очнулся он в больнице, с лицом, зашитым, как лоскутное одеяло. Врачи говорили о чуде, но Каhа видел в зеркале монстра. Шрамы расходились от правой брови к щеке, словно молнии, застывшие на коже. Мать молчала, но по ночам он слышал, как её виолончель стонала в соседней комнате. Год он не выходил из дома. Гоги приносил ему детали для роботов, а София читала вслух «Мастера и Маргариту», останавливаясь на фразе: «Трусость — самый страшный порок». Однажды он разобрал Дзиду, вынул шестерёнки и закопал их под грушей в старом саду. «Я больше не хочу ничего создавать», — сказал он матери. Но в день, когда София умерла (тихо, во сне, обняв виолончель), он нашёл её записи — ноты, смешанные с отцовскими чертежами. На полях было написано: «Каhе — чтобы помнил, что боль можно превратить в музыку».
5.Образование
Вернувшись в школу, он стал призраком. Одноклассники рисовали на его парте чудовищ, учителя избегали взгляда. Лишь новая преподавательница информатики, Ирина, с лицом, изрезанным осколками войны, увидела в нём родственную душу. «Шрамы — это твои крылья, — сказала она. — Ты просто ещё не научился летать». Она подарила ему книгу по кибернетике и старый компьютер, на котором он написал первую программу — алгоритм, превращающий ноты в электрические импульсы. Университет он выбрал из-за подвала, где хранились ящики с отцовскими чертежами. Там, между лекциями, Каhа собирал устройства, которые смешивали технологию с искусством: перчатку, игравшую аккорды при жестах, очки, проецирующие стихи на стены. Однокурсники смеялись: «Ты как сумасшедший часовщик!» Но Нино, девушка с глазами, как у совы, и умением видеть истину, стала его союзницей. Вместе они создали «NeuroSync» — устройство, позволявшее глухим «слышать» музыку через вибрации. Дипломный проект Каha взорвал тишину академических кругов. «MindCanvas» — программа, переносящая травмы в виртуальную реальность. Используя свои медицинские снимки, он воссоздал момент взрыва, позволяя другим «прожить» его боль и собрать себя заново. Профессора назвали это кощунством, но студент-инвалид, потерявший ногу, сказал: «Я впервые увидел свою ампутацию не как конец, а как начало».
6.Настоящее время**
Сейчас его мастерская — бывший цех ткацкой фабрики, где станки заменили 3D-принтеры и паяльные станции. На стене висит виолончель Софии, её струны подключены к синтезатору, превращающему звуки в световые волны. Проект **ScarCode** родился из насмешки: пьяный посетитель бара сказал, что шрамы Кани похожи на глючный код. На утро он сделал татуировку-схему поверх шрама и выложил фото в сеть. Через неделю к нему пришла девушка с ожогом на руке: «Я хочу превратить это в дерево. Ведь шрамы — как корни, да?»
Сегодня **ScarCode** — это:
- **AR Tattoo Studio**: приложение, рисующее поверх шрамов узоры, которые видны через камеру. Ветераны носят цифровые ордена, дети — крылья фей. **BioInk**: чернила с наночастицами, мерцающие при стрессе. «Это как индикатор боли, который ты контролируешь», — объясняет Кана.
- **Echo Chamber**: аудиодневники, где люди записывают истории своих шрамов. Их голоса становятся саундтреками для чужих AR-тату.
Он отверг предложение Meta: «Мои шрамы не станут вашими данными». Вместо этого он открыл мастерские для детей из приютов, где они собирают роботов из хлама. «Сломанное — не значит бесполезное», — говорит он, показывая, как моторчик от фена может оживить игрушечного динозавра.
Личная жизнь — череда недописанных историй. После Нино, которая уехала во Флориду сказав: («Ты живёшь в прошлом»); и Анны, глухой художницы, рисовавшей его портреты сусальным золотом («Ты пытаешься спасти тех, кто не хочет»), он остался один. Его спутник — трёхлапый пёс Вольт, найденный на свалке. Протез лапы Вольта свистит, как флейта, при ходьбе — это Каhа встроил в него звуковой чип.
Его новая идея — **Project Echo**: имплант, превращающий нервные сигналы в музыку. «Боль, страх, радость — всё это ноты. Мы просто не умеем их слушать», — говорит он. Испытатель проекта, ветеран с ампутированной рукой, уже «играет» фантомными болями как на пианино.
По вечерам Каha играет на виолончели матери. Звуки смешиваются с гулом машин, а шрамы на его лице мерцают в свете неоновых ламп. Он не верит в исцеление, но верит в превращение. «Шрамы — это следы ран, — говорит он. — которыми жизнь испытывает нас на прочность, сдадимся ли мы? Или нет? ». Когда-нибудь он вернётся в горное село, где родился Давид, и построит там реактор по его чертежам. А пока он пилит старые часы, собирая из механизмов четвертую лапу для Вольта. Говорят, если приложить ухо к его мастерской ночью, можно услышать, как там кипит работа.
7. Kaha Mansory может носить маску на постоянной основе для сокрытия шрамов на лице (Обязательно одобрение лидера фракции и пометка в мед. карте (Исключение: Goverment))
Последнее редактирование:
